– Я, конечно, варьировал, заходил то с севера, то с юга… Разбазаривать такие кадры, как Авдыш, никому не позволено. – Он бережно опустил планшет на место. – Из партии меня выставить и у Егошина язык не повернулся. Руки коротки. Я был и остаюсь коммунистом. Жаль, Баранов не внял моей песне без слов…
– Почему? Он слушал. Такая хорошая музыка…
– Спасибо… Я душу обнажил, раскрылся.:.
– Нехватка нежности?.. Без нее мы тут дичаем, так?
– И это… Каждому свое… Да Баранов-то, оказывается, глухарь, лишен слуха начисто… Ты какого года?
– Двадцать второго…
– Ты, сержант, еще был с горошину, когда я уже летал по-хорошему… Я двадцать второго июня, кстати, два вылета сделал, понял? С утра-то еще раскумекивали, что за тревога, боевая или учебная, а как «юнкерсы» вдоль полосы да по стоянке серийно жахнули, – расчухались, сами поднялись, кто уцелел… Два, на другой день два… полсотни боевых вылетов, если на круг брать, имею. Такими летчиками, как Авдыш, сорить – шиш ему, Егошину! Штаб армии телеграмму дал. – Не раскрывая планшета, капитан стал цитировать на память, щуря глаз: – «Капитан Авдыш обязан был явиться в штрафную эскадрилью со своим самолетом…» – вот как постановлено! Со своим! Куркуль Егошин разве самолет отдаст? У него снега зимой не выпросишь!
Мне побитый от раненого достался, между прочим, тоже члена партии. Парня в госпиталь, меня в его кабину. Три «ЯКа», два «ЛАГГа» да мой «горбатый», такой джазбанд «Смерть Гитлеру» под управлением капитана Филипченко… Дальше я дословно списал: «Откомандировать капитана Авдыша обратно в полк Егошина для продолжения боевой работы. Начальник штаба полковник Селезнев». Селезнев Эн Гэ, с инициалами… Так умные люди вопрос решают… Выпроваживать меня без техники у него права не было!..
– Вы тот вылет помянули, в грозу…
– Теперь попляшет, почему так с Авдышем поступил…
– Я действительно не все знаю. В тот-то раз гроза кончилась, никто не ждал… я, например. Почему вы вправо взяли, товарищ капитан?
– Он все быстренько, на скоростях. Знал, поди, что пустым отправлять не положено?.. «Давай-давай», только бы галочку за кампанию получить, тертый кампанейщик, не сразу включился. Осматривался, выжидал. А как понял, что его за шкирку возьмут, если мер не примет, рвения не выкажет, так на мне и высыпался… Вправо, говоришь? Я же объяснил: я других на танки готовил, летчиков братского полка, без ведущих остались. Все продумал, с ними проиграл, чтобы не шаблонно, а меня оттуда сняли, к вам поставили. Настроился, знаешь, как бывает, настропалился, от бешеной зенитки туда, вправо, и рванул. Так получилось… Завтра в полк возвращаюсь.
– На чем?
– Что подвернется.
– Товарищ капитан, вы мою «спарку» возьмите. На ней возвращайтесь. Они «спарку» ждут…
– Меня не ждут, «спарку»… А что? Ушел пустой, вернулся с лошадью… Ты останешься, значит? Правильно. Солдат. Встречу Егошина, скажу: избегай, скажу, товарищ майор, излюбленных удовольствий, обращайся к неприятным обязанностям.
Дня через три, ночью, Баранов появился в мазанке, крытой соломой, где на приземистых нарах, застланных парусиной, вповалку спали летчики; чиркая спичкой, он поднимал своих тихонько и не подряд, а выборочно, но голос командира в поздний час по привычке воспринимался как «Тревога!», и пробудились все.
Посматривая на одевавшихся летчиков, Баранов медлил, как бы сомневаясь в новости, только что им полученной, но и сдерживаться ему было трудно.
– Перегонка! – выпалил он и просиял, освещая поднятым вверх огоньком свои влажные десны.
Командарм Хрюкин в частых разговорах с Москвой по прямому проводу прежде всего информировал Генеральный штаб о численном составе армии, а заканчивал свои доводы Однообразно и требовательно: «Для восполнения убыли в живой силе и технике армии необходимо…» Тридцать маршевых полков, направленных под Сталинград в августе, вобрали в себя все, почти все, что могли поставить фронту эвакуированные на восток авиационные заводы, только-только набиравшие производственную мощность. Сентябрь требовал больше, чем дал август. «От истребителей сейчас зависит наша победа в воздухе», – настаивал Хрюкин в приказах. «Перегонка» силами самих фронтовиков позволяла поднять с заводского двора еще не просохшую от покраски продукцию и тут же бросить самолеты в сражение.
Впервые такое дело поручалось Баранову.
«Перегонка» – не бой с вечной тайной его исхода, но выбор, который сейчас сделает отец-командир, не менее важен, чем выбор перед боевым заданием на КП; он может одарить фронтовика великой милостью передышки, а может и лишить его этого счастья.
Поднимая своих летчиков, Баранов Ваньку Лубка обошел: так случай помог ему распорядиться старшиной, наказать его своей властью.
И о чем же они загудели, не замечая пластом лежавшего на нарах Веньки, отворачиваясь от него?
Об экипировке!
Как будто не под Сталинградом они.
Как будто курсанты-первогодки увольняются в город…
Авиация выходит на люди, авиация не должна ударить в грязь лицом!
Однако выбора в гардеробе молодых военных не было.
Облачались кто во что горазд.
На Пинавте кроме шлема, сдвинутого застежкой к носу, болталась куртка с чужого плеча. Гранищев перепоясал брезентовым ремнем свою курсантскую шинельку. Сам Баранов, правда, пребывал на высоте: его длиннополый кожан оставался гвоздем переменчивой авиационной моды. Как искушенный предводитель, он обдумывал и решал перед марш-броском проблемы капитального свойства: а) продовольствие, б) финансы.
Продаттестат выправил групповой, денег же на командировку в наличии не оказалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133