Штабной тюремный смотритель Славик в республике стал вором
и теперь сидит в тюрьме. Бедняге не удалось приспособиться к
республике, как это сделали многие другие господа военные.
Само собой разумеется, что, принимая Швейка, тюремный
смотритель Славик бросил на него взгляд, полный немого укора.
-- Раз ты сюда попал, значит за тобой водятся грешки,
брат, а? Мы тебе, паренек, жизнь здесь подсластим, как и всем,
кто попал в наши руки. А наши руки -- это, брат, тебе не
дамские ручки.
И чтобы прибавить вес своим словам, он ткнул свой жилистый
кулак Швейку под нос и произнес:
-- Понюхай-ка, подлец, чем пахнет!
Швейк понюхал.
-- Не хотел бы я получить по носу таким кулаком. Пахнет
могилой,-- заметил он.
Спокойная, рассудительная речь Швейка понравилась штабному
тюремному смотрителю.
-- А ну-ка ты! -- крикнул он, ткнув Швейка кулаком в
живот.-- Стоять смирно! Что у тебя в карманах? Сигареты можешь
оставить, а деньги давай сюда, чтобы не украли. Больше нет?
Взаправду нет? Только не врать! Вранье наказывается.
-- Куда его денем? -- спросил фельдфебель Ржепа.
-- Сунем в шестнадцатую,-- решил смотритель,-- к
голоштанникам. Не видите разве, что написал на
препроводительной капитан Лингардт: "Streng behuten,
beobachten"/ Стеречь строго, наблюдать (нем.)/.
-- Да, брат,-- обратился он торжественно к Швейку,-- со
скотом и обращение скотское. А кто взбунтуется, того швырнем в
одиночку, а там переломаем ему ребра,-- пусть валяется, пока не
сдохнет. Имеем полное право. Здорово тогда мы расправились с
тем мясником! Помните, Ржепа?
-- Ну и задал он нам работы, господин смотритель! --
произнес фельдфебель Ржепа, с наслаждением вспоминая былое.--
Вот был здоровяк! Топтал я его больше пяти минут, пока у него
ребра не затрещали и изо рта не пошла кровь. А он еще потом
дней десять жил. Живучий был, сукин сын!
-- Видишь, подлец, как у нас расправляются с тем, кому
придет в голову взбунтоваться или удрать,-- закончил свое
педагогическое наставление штабной тюремный смотритель
Славик.-- Это все равно что самоубийство, которое у нас
карается точно так же. Или, не дай бог, если тебе, сволочь,
вздумается на что-нибудь жаловаться, когда придет инспекция! К
примеру, придет инспекция и спросит: "Есть жалобы?" Так ты,
сукин сын, должен стать во фронт, взять под козырек и
отрапортовать: "Никак нет, всем доволен". Ну, как ты это
скажешь? Повтори-ка, мерзавец!
-- Никак нет, всем доволен,-- повторил Швейк с таким милым
выражением, что штабной смотритель впал в ошибку, приняв это за
искреннее усердие и порядочность.
-- Так снимай штаны и отправляйся в шестнадцатую,-- сказал
он мягко, не добавив, против обыкновения, ни "сволочь", ни
"сукин сын", ни "мерзавец".
В шестнадцатой Швейк застал двадцать мужчин в одних
подштанниках. Тут сидели те, у кого в бумагах была пометка
"Streng behuten, beobachten". За ними очень заботливо
присматривали, чтобы они, чего доброго, не удрали.
Если бы подштанники были чистые, а на окнах не было
решеток, то с первого взгляда могло бы показаться, что вы
попали в предбанник.
Швейка принял староста, давно не бритый детина в
расстегнутой рубахе. Он записал его фамилию на клочке бумаги,
висевшем на стене, и сказал:
-- Завтра у нас представление. Поведут в часовню на
проповедь. Мы все там будем стоять в одних подштанниках. Вот
будет потеха.
Как и во всех острогах и тюрьмах, в гарнизонной тюрьме
была своя часовня,-- излюбленное место развлечения арестантов.
Не оттого вовсе, что принудительное посещение тюремной часовни
приближало посетителей к богу или приобщало их к добродетели. О
такой глупости не могло быть и речи. Просто богослужение и
проповедь спасали от тюремной скуки. Дело заключалось вовсе не
в том, стал ты ближе к богу или нет, а в том, что возникала
надежда найти по дороге -- на лестнице или во дворе --
брошенный окурок сигареты или сигары. Маленький окурок,
валяющийся в плевательнице или где-нибудь в пыли, на земле,
совсем оттеснил бога в сторону. Этот маленький пахучий предмет
одержал победу и над богом и над спасением души.
Да и, кроме того, сама проповедь забавляла всех.
Фельдкурат Отто Кац в общем был милейший человек. Его проповеди
были необыкновенно увлекательны, остроумны и вносили оживление
в гарнизонную скуку. Он так занятно трепал языком о бесконечном
милосердии божьем, чтобы поддержать "падших духом" и нечестивых
арестантов, так смачно ругался с кафедры, так самозабвенно
распевал у алтаря свое "Ite, missa est" / Изыдите, служба
окончена {лат.)/. Богослужение он вел весьма оригинальным
способом. Он изменял весь порядок святой мессы, а когда был
здорово пьян, изобретал новые молитвы, новую обедню, свой
собственный ритуал,-- словом, такое, чего до сих пор никто не
видывал.
Вот смеху бывало, когда он, к примеру, поскользнется и
брякнется вместе с чашей и со святыми дарами или требником,
громко обвиняя министранта из заключенных, что тот умышленно
подставил ему ножку, а потом тут же, перед самой
дарохранительницей, вкатит этому министранту одиночку и
"шпангле". Наказанный очень доволен: все это входит в программу
и делает еще забавнее комедию в тюремной часовне. Ему поручена
в этой комедии большая роль, и он хорошо ее играет.
Фельдкурат Отто Кац, типичный военный священник, был
еврей. Впрочем, в этом нет ничего удивительного:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39