Потом пришел полковой врач, тыкал мне в нос кулаком и кричал:
"Sie verfluchter Hund, Sie schabiges Wesen, Sie ungluckliches
Mistvieh!/Вы проклятая собака, вы паршивая тварь, вы скотина
несчастная! (нем.)/ Социалистическая тварь!" А я смотрю им
прямо в глаза, глазом не моргну и молчу. Правую руку под
козырек, а левую -- по шву. Бегали они вокруг меня, как собаки,
лаяли на меня, а я ни гугу, молчу и все тут, отдаю им честь, а
левая рука по шву. Бегали они этак с полчасика. Потом полковник
подбежал ко мне и как заревет: "Идиот ты или не идиот?"--
"Точно так, господин полковник, идиот".-- "На двадцать один
день под строгий арест за идиотизм! По два постных дня в
неделю, месяц без отпуска, на сорок восемь часов в козлы!
Запереть немедленно и не давать ему жрать! Связать его!
Показать ему, что государству идиотов не нужно. Мы тебе, сукину
сыну, выбьем из башки газеты!" На этом господин полковник
закончил свои разглагольствования. А пока я сидел под арестом,
в казарме прямо-таки чудеса творились. Наш полковник вообще
запретил солдатам читать даже "Пражскую официальную газету". В
солдатской лавке запрещено было даже завертывать в газеты
сосиски и сыр. И вот с этого-то времени солдаты принялись
читать. Наш полк сразу стал самым начитанным. Мы читали все
подряд, в каждой роте сочинялись стишки и песенки про
полковника. А когда что-нибудь случалось в полку, всегда
находился какой-нибудь благожелатель, который пускал в газету
статейку под заголовком "Истязание солдат". Мало того: писали
депутатам в Вену, чтобы они заступились за нас, и те начали
подавать в парламент запрос за запросом, известно ли, мол,
правительству, что наш полковник -- зверь, и тому подобное.
Министр послал к нам комиссию, чтобы расследовать это, и в
результате некий Франта Генчл из Глубокой был посажен на два
года,-- это он обратился в Вену к депутатам парламента,
жалуясь, что во время занятий на учебном плацу получил оплеуху
от полковника. Когда комиссия уехала, полковник выстроил всех
нас, весь полк, и заявил, что солдат есть солдат, должен
держать язык за зубами и служить, а если кому не нравится, то
это нарушение дисциплины. "А вы, мерзавцы, думали, что вам
комиссия поможет? -- сказал полковник.-- Ни хрена она вам не
помогла! Ну, а теперь пусть каждая рота промарширует передо
мною и пусть громогласно повторит то, что я сказал". И мы, рота
за ротой, шагали, равнение направо, на полковника, рука на
ремне ружья, и орали что есть мочи: "Мы, мерзавцы, думали, что
нам эта комиссия поможет. Ни хрена она нам не помогла!"
Господин полковник хохотал до упаду, прямо живот надорвал. Но
вот начала дефилировать одиннадцатая рота. Марширует, отбивая
шаг, но подходит к полковнику и ни гугу! Молчит, ни звука.
Полковник покраснел как вареный рак и вернул ее назад, чтобы
повторила все сначала. Одиннадцатая опять шагает и... молчит.
Проходит строй за строем, все дерзко глядят в глаза полковнику.
"Ruht!"/ Вольно! (нем.) / -- командует полковник, а сам мечется
по двору, хлещет себя хлыстом по сапогу, плюется, а потом вдруг
остановился да как заорет: "Abtreten!"/ Разойдись! (нем.)/ Сел
на свою клячу и вон. Ждали мы ждали, что с одиннадцатой ротой
будет, а ничего не было. Ждем мы день, другой, неделю --
ничего. Полковник в казармах вовсе не появлялся, а солдаты
рады-радешеньки, да и не только солдаты: и унтеры и даже
офицеры. Наконец прислали нам нового полковника. О старом
рассказывали, будто он попал в какой-то санаторий, потому что
собственноручно написал государю императору, что одиннадцатая
рота взбунтовалась.
Приближался час послеобеденного обхода. Военный врач
Грюнштейн ходил от койки к койке, а за ним -- фельдшер с
книгой.
-- Мацуна!
-- Здесь.
-- Клистир и аспирин.
-- Покорный!
-- Здесь.
-- Промывание желудка и хинин.
-- Коваржик!
-- Здесь.
-- Клистир и аспирин.
-- Котятко!
-- Здесь.
-- Промывание желудка и хинин.
И так всех подряд -- механически, грубо и безжалостно.
-- Швейк!
-- Здесь.
Доктор Грюнштейн взглянул на вновь прибывшего.
-- Чем больны?
-- Осмелюсь доложить, у меня ревматизм.
Доктор Грюнштейн за время своей практики усвоил привычку
разговаривать с больными с тонкой иронией. Это действовало
гораздо сильнее крика.
-- Ах вот что, ревматизм...-- сказал он Швейку.-- Это
действительно тяжелая болезнь. Ведь и приключится этакая штука
-- заболеть ревматизмом как раз во время мировой войны, как раз
когда человек должен идти на фронт! Я полагаю, это вас страшно
огорчает?
-- Осмелюсь доложить, господин старший врач, страшно
огорчает.
-- А-а, вот как, его это огорчает? Очень мило с вашей
стороны, что вам пришло в голову обратиться к нам с этим
ревматизмом именно теперь. В мирное время прыгает, бедняга, как
козленок, а разразится война, сразу у него появляется ревматизм
и колени отказываются служить. Не болят ли у вас колени?
-- Осмелюсь доложить, болят.
-- И всю ночь напролет не можете заснуть? Не правда ли?
Ревматизм очень опасная, мучительная и тяжелая болезнь. У нас в
этом отношении большой опыт: строгая диета и другие наши
способы лечения дают очень хорошие результаты. Выздоровеете у
нас скорее, чем в Пештянах, и так замаршируете на фронт, что
только пыль столбом поднимется.-- И, обращаясь к фельдшеру,
старший врач сказал:-- Пишите: "Швейк, строгая диета, два раза
в день промывание желудка и раз в день клистир".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39