Эта штука вывернула бы его наизнанку. И
тут он смалодушничал. "Не могу, говорит, больше притворяться
глухонемым. Вернулись ко мне и речь и слух". Все больные его
уговаривали, чтобы он не губил себя, а он стоял на своем: он,
мол, все слышит и говорит, как всякий другой. Так и доложил об
этом утром при обходе.
-- Да, долго держался,-- заметил один, симулирующий, будто
у него одна нога короче другой на целых десять сантиметров.--
Не чета тому, с параличом. Тому достаточно было только трех
порошков хинина, одного клистира и денька без жратвы. Признался
еще даже до выкачивания желудка. Весь паралич как рукой сняло.
-- Дольше всех держался тут искусанный бешеной собакой.
Кусался, выл, действительно все замечательно проделывал. Но
никак он не мог добиться пены у рта. Помогали мы ему как могли,
сколько, бывало, щекотали его перед обходом, иногда по целому
часу, доводили его до судорог, до синевы -- и все-таки пена у
рта не выступала: нет да и только. Это было ужасно! И когда он
во время утреннего обхода сдался, уж как нам его было жалко!
Стал возле койки во фронт, как свечка, отдал честь и говорит:
"Осмелюсь доложить, господин старший врач, пес, который меня
взглядом, что искусанный затрясся всем телом и тут же прибавил:
"Осмелюсь доложить, господин старший врач, меня вообще никакая
собака не кусала. Я сам себя укусил в руку". После этого
признания его обвинили в членовредительстве, дескать, хотел
прокусить себе руку, чтобы не попасть на фронт.
-- Все болезни, при которых требуется пена у рта, очень
трудно симулировать,-- сказал толстый симулянт.-- Вот, к
примеру, падучая. Был тут один эпилептик. Тот всегда нам
говорил, что ему лишний припадок устроить ничего не стоит.
Падал он этак раз десять в день, извивался в корчах, сжимал
кулаки, выкатывал глаза под самый лоб, бился о землю, высовывал
язык. Короче говоря, это была прекрасная эпилепсия, эпилепсия
-- первый сорт, самая что ни на есть настоящая. Но неожиданно
вскочили у него два чирья на шее и два на спине, и тут пришел
конец его корчам и битью об пол. Головы даже не мог повернуть.
Ни сесть, ни лечь. Напала на него лихорадка, и во время обхода
врача в бреду он сознался во всем. Да и нам всем от этих чирьев
солоно пришлось. Из-за них он пролежал с нами еще три дня, и
ему была назначена другая диета: утром кофе с булочкой, к обеду
-- суп, кнедлик с соусом, вечером -- каша или суп, и нам, с
голодными выкачанными желудка да на строгой диете, пришлось
глядеть, как этот парень жрет, чавкает и, пережравши,
отдувается и рыгает. Этим он подвел трех других, с пороком
сердца. Те тоже признались.
-- Легче всего,-- сказал один из симулянтов,--
симулировать сумасшествие. Рядом в палате номер два есть двое
учителей. Один без устали кричит днем и ночью: "Костер Джордано
Бруно еще дымится! Возобновите процесс Галилея!" А другой лает:
сначала три раза медленно "гав, гав, гав", потом пять раз
быстро "гав-гав-гав-гав-гав", а потом опять медленно,-- и так
без передышки. Оба уже выдержали больше трех недель... Я
сначала тоже хотел разыграть сумасшедшего, помешанного на
религиозной почве, и проповедовать о непогрешимости папы. Но в
конце концов у одного парикмахера на Малой Стране приобрел себе
за пятнадцать крон рак желудка.
-- Я знаю одного трубочиста из Бржевнова,-- заметил другой
больной,-- он вам за десять крон сделает такую горячку, что из
окна выскочите.
-- Это все пустяки,-- сказал третий.-- В Вршовицах есть
одна повивальная бабка, которая за двадцать крон так ловко
вывихнет вам ногу, что останетесь калекой на всю жизнь.
-- Мне вывихнули ногу за пятерку,-- раздался голос с
постели у окна.-- За пять крон наличными и за три кружки пива в
придачу.
-- Мне моя болезнь стоит уже больше двухсот крон,-- заявил
его сосед, высохший, как жердь.-- Назовите мне хоть один яд,
которого бы я не испробовал,-- не найдете. Я живой склад всяких
ядов. Я пил сулему, вдыхал ртутные пары, грыз мышьяк, курил
опиум, пил настойку опия, посыпал хлеб морфием, глотал
стрихнин, пил раствор фосфора в сероуглероде и пикриновую
кислоту. Я испортил себе печень, легкие, почки, желчный пузырь,
мозг, сердце и кишки. Никто не может понять, чем я болен.
-- Лучше всего,-- заметил кто-то около дверей,-- впрыснуть
себе под кожу в руку керосин. Моему двоюродному брату повезло:
ему отрезали руку по локоть, и теперь ему никакая военная
служба не страшна.
-- Вот видите,-- сказал Швейк.-- Все это каждый должен
претерпеть ради государя императора. И выкачивание желудка и
клистир. Когда несколько лет тому назад я отбывал военную
службу, в нашем полку случалось еще хуже. Больного связывали "в
козлы" и бросали в каталажку, чтобы он вылечился. Там не было
коек с матрацем, как здесь, или плевательниц. Одни голые нары,
и на них больные. Раз лежал там один с самым настоящим сыпным
тифом, а другой рядом с ним в черной оспе. Оба были связаны "в
козлы", а полковой врач пинал их ногой в брюхо за то, что,
дескать, симулируют. Но когда оба солдата померли, дело дошло
до парламента, и все это попало в газеты. Тут нам сразу
запретили читать эти газеты и даже обыскали наши сундучки, нет
ли у кого газет. А мне ведь никогда не везет. В целом полку ни
у кого не нашли, только у меня. Ну, повели к командиру полка. А
наш полковник был такой осел,-- царствие ему небесное! --
заорал на меня, чтобы я стоял смирно и сказал, кто писал в
газеты, не то он мне всю морду разворотит и сгноит в тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39