Дальние — поездом, на газиках и «Победах», у кого они были, большинство, и особенно ближние,— на розвальнях, кто чем богат. Ближние уезжали ночевать домой: пятнадцать — двадцать километров по зимней накатанной дороге — хорошая разрядка мозгам после всего, что услышишь на совещании. Газета «Осторецкая правда» на первой странице поместила подборку стихов местных поэтов. Их читали в чайных и столовых.
Из «Зеленой Поляны» приехали на совещание трое. Степан Лобов, бессменный секретарь парторганизации Чернояров Василь Васильевич и главный агроном Карасев, прозванный в колхозе за свою рыбью фамилию и драчливый, неспокойный норов «Ершом Ершовичем». Жена надавала Лобову перед поездкой в город массу поручений, он их начисто забыл. В городе сразу обступили другие заботы. В боковом кармане его пиджака лежал объемистый блокнот, исписанный для памяти всеми теми делами, которые необходимо сделать. Он несколько раз просматривал свой блокнот, и Чернояров косился на него и посмеивался:
— Ты, Степан, хоть в городе дай себе раздышку. Перед началом хоть в «Обрыве» позавтракаем. Тебе в чайной питаться не с руки. Три миллиона дохода — миллионер.
— Ладно скалиться, пока вниз головой летать не собираюсь,— отмахивался Лобов, думая о сыне. Нужно было выбрать время и увидеться, передать пакет с провизией, тщательно уложенной Марфой. Егор второй год учился в ветеринарном техникуме, и Лобов видел сына раз в месяц, когда тот, выбрав выходной, приезжал домой.
Сейчас Лобов, наскоро просматривая записи в блокноте, никак не мог сосредоточиться. Егорка из вихрастого мальчишки стал студентом, живет в городе своей жи-
знью, с отцом разговаривает сдержанно, и Лобов чувствовал, что свысока.
А ведь Степан Лобов далеко не тот, что несколько лет назад, когда он тянул председательскую лямку в разоренном войной, нищем колхозе и не пытался возражать ни в чем уполномоченным и всякому заезжему начальству, хотя порой кое-кому из них за тупость и самодовольство очень хотелось сунуть своей единственной рукой в физиономию. Теперь Степан Лобов научился обходить всякие директивы, приказы, устные и письменные, и незаметно делать по-своему. Неожиданно для себя он открыл множество лазеек, о них раньше не подозревал. Тут он впервые понял мудрость пословицы, родившейся не иначе как в какое-нибудь лихое время: «Закон что дышло — куда повернешь, туда и вышло». Он не воровал и не пил, и к нему постепенно возрастало уважение колхозников, дошедшее до масштабов района, потом области и сыгравшее во время укрупнения колхозов решающую роль. Его оставили председателем колхоза «Зеленая Поляна», вобравшего в себя добрый десяток прежних хозяйств. Он обратился в райком партии и честно признался, что не справится, и потребовал освобождения. Он был коммунистом, и ему пришлось забрать назад свое заявление. «Сейчас не время хвастаться своей неграмотностью,— сказали ему в райкоме.— Нет времени учиться, набираться знаний? Нужно найти. Стыдно спекулировать на этом! Гордиться надо, вас из десяти выбрали, сотни людей доверили свои судьбы, а вы в кусты? Вы фронтовик, Лобов, вам и книги в руки!»
Потом приезжали, хвалили: «Ну вот, видишь, Лобов? А ты говорил!» А что он? Ядром все-таки послужило хозяйство самой «Зеленой Поляны», его особая и, пожалуй, основная статья — молочное животноводство. Он лишь додумался до того, чего не скумекал бы только дурак. Грубых кормов сколько угодно рядом. Газеты писали о каком-то особом умении хозяйствовать. Куда там, в самом деле,— тысячное стадо коров...
Степан Иванович, откладывая газеты, прятал усмешку. Нашли особое умение! Ведь и в полеводстве он вроде придерживался планов, да умело гнул свое. Взять хотя бы то же огородничество. Есть скот — есть и навоз. А легко ли все это давалось? Пришлось засесть и за книги. Вначале он разбирался в них с трудом, с недоверием заглядывая за каждую следующую страницу. Марфа, просыпаясь за полночь, видя его, насквозь прокуренного, склоненным за тетрадками, насильно волокла в постель, стаскивала сапоги и неизвестно кого кляла на чем свет стоит. Он засыпал мгновенно, прося разбудить пораньше. Марфа жалела му-
жа и не будила. Шутка ли, человек ворочает чуть ли не четвертью района, надо же ему и отдохнуть и поспать. Она подходила к столу, заваленному окурками и книгами. Она не раз загоралась желанием растопить печку и бросить их туда все, до последнего обрывка. Но она видела: муж все свободнее разговаривает, даже спорит с приезжим начальством. И все же она не раз, выбрав момент, подступалась к нему: «Ты бы, Степан, отдохнул, не уйдут от тебя бумаги. Хоть разводись с тобой. Что имеешь мужа, что нет...» Она была хорошей женой, и попробуй кто-нибудь обидь при ней, хотя бы и за глаза, Лобова! Она не сразу, пусть трудно, научилась уважать его за невиданное упорство, за то, что теперь он знал больше других, своим горбом дошел, без всяких там академий, и умел здорово срезать какого-нибудь зарвавшегося выскочку из района.
Степан Лобов постарел и пополнел. Приехал он на совещание с тайной уверенностью, что очередная «гово-риловка» ничего практически не изменит. Он ехал в город главным образом ради своих дел. Нужно достать хотя бы полмиллиона штук кирпича для закладки фундаментов под новые фермы, заключить дополнительный договор с автоконторой, договориться с банком, достать запчасти для автомашин, химикаты для обработки зерна. Нужно было сделать массу других дел. И любое из них, в отдельности взятое, для Лобова куда важнее самого совещания. Он просматривал свой блокнот, досадливо хмурился и решал, что можно поручить сделать Черно-ярову, агроному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170