Товарищи, например, утверждают, что станковая живопись себя изжила, и нам еще придется с ними разговаривать. Они заранее предупредили, что будут добиваться своего, а вот того, во сколько станет, они не подсчитали. Десятки и десятки миллионов рублей. Четверть сельского населения нашей области не вышла пока из землянок, и хотелось, чтобы товарищи это учитывали.
— Не хлебом единым! — подал реплику один из присутствующих, художник невысокого роста, с карими умными и холодными глазами.— К чему здесь эти околичности, товарищ Борисова? Я под проектом тоже подписался, ну и что? Я убежден: искусству давно пора выйти на улицы и площади.
Дербачев, слушавший до сих пор с видимым интересом, поднял руку ладонью вперед и сказал:
— Это уже не реплика, возьмете слово в прениях, кажется, товарищ Гусев.
— Не кажется, а действительно Гусев.
Некоторые переглянулись, пряча усмешки, а Дербачев сухо сказал:
— Благодарю вас, я не знал, что вы так знамениты.
В прениях много выступавших и много критики. Стенографистки не отрывались от своих тетрадок. Юлия Сергеевна схватывала суть и направленность выступлений на лету, внутренне нетерпеливо отмахивалась от них: ждала выступления первого. За время своего секретарства Дербачев ничем не проявил себя, он ни разу еще не выступал публично, и Юлия Сергеевна не успела составить себе ясного представления о нем. «Он может опять не выступить,—: думала она.— Он, возможно, из тех, кто вжи-
вается слишком долго. Перекочует на новое место, так ничего и не сделав».
Она сидела внешне спокойная и неторопливая, положив руки на край стола, одну на другую, и слушала. Все соглашались с духом доклада, отмечали важность поставленных проблем. Взял слово Гусев, сидевший до этого с темным румянцем на скулах. Юлия Сергеевна, поправляя бумаги перед собой, улыбнулась. Этот Гусев был умен, непоследователен, и его часто заносило в сторону, что, впрочем, не мешало ему пользоваться в городе большим уважением, особенно среди молодых. Юлия Сергеевна видела, как многие переглянулись, улыбаясь, за исключением Дербачева, еще не успевшего со всем в городе освоиться. Гусева знали. И его характер был известен, и его настойчивость, и пронырливость.
Председатель облисполкома Мошканец сразу полез за платком и, отдувая щеки, сказал громко: «У-уф»; секретарь горкома, беспокоясь, что придется держать ответ за присутствие Гусева на бюро, нервно щелкнул замком портфеля. Все видели: Дербачев наклонился к Клепанову и внимательно его слушал, часто кивая. А Гусев, размахивая руками, театрально выставив вперед бороду, уже громил Юлию Сергеевну за расплывчатость и неконкретность в докладе и за то, что художникам там совсем не отведено места и они только упомянуты.
— Товарищ Борисова по сути своей явно материалистична. Я повторяю: не хлебом единым жив человек! Воспитывать в нем прекрасное нужно с колыбели, ежедневно, ежеминутно. А как, позвольте вас спросить, это сделать? — Гусев наклонился в сторону Дербачева, и тот перестал слушать Клепанова.-— Как, повторяю, это сделать? Рецепт прост. Музеи устарели, в музей ходят один раз в году, а то совсем не ходят. А если Магомет не идет к горе, пусть гора идет к Магомету. Художник должен выйти на улицы и на площади, ворваться в квартиры, школы, клубы. Человека на каждом шагу должно встречать прекрасное. Станковисты себя изжили, на смену им идет монументальная живопись! Наскальные рисунки древних дошли до нас через тысячелетия. Так-то, товарищи! А они не обладали тысячной долей тех средств, которые имеются в распоряжении у нас!
— Прошу конкретнее,— попросил Дербачев, и художник оборвал на полуслове, пригладил черные блестящие волосы, нервно дернул верхней губой с небольшими усиками и сел.— Все подробно у меня изложено в письме в обком.
Дербачев взглянул на Юлию Сергеевну, и она, подтверждая, слегка наклонила голову.
— Это частный вопрос,— сказала она.— Сейчас у нас нет времени, я прошу Петра Ильича зайти ко мне на той неделе. Все возможное мы попытаемся сделать... Если, конечно, он не потребует тут же уничтожить всех станковистов.
Гусев недовольно пробормотал что-то; генерал Горизов, сидевший рядом с ним и смотревший в окно, выпрямился, и его безразличные глаза оживились, в них появились насмешливые огоньки. Они появились вторично во время выступления Дербачева. На этот раз Юлия Сергеевна их не заметила. Она глядела в широкое, простое лицо первого секретаря, на его чуть лысеющую со лба квадратную голову, массивный подбородок и ясно чувствовала, что он с чем-то существенным не согласен в докладе, с какими-то важными мыслями, выношенными ею. Она поневоле насторожилась. Доклад в основных своих положениях заранее согласован и утвержден, Дербачев и сейчас его поддерживал. Юлия Сергеевна могла бы поклясться, что Дербачев внутренне не согласен, разочарован, словно она в чем-то обманула его ожидания. Дербачев говорил о необходимости всматриваться в жизнь, «идти в нее», как он выразился, и возвращать ее народу в наибольшей полноте.
— Нам нечего скрывать, товарищи,— сказал он в заключение.— Все у нас для народа и во имя его. Что нам выдумывать, зачем? Наша действительность ярка, многообразна. С ней трудно сравниться любой фантазии.
Юлия Сергеевна вышла из здания обкома и, натягивая перчатки, остановилась. У входа горели два фонаря. Расчищенные тротуары темнели, мимо проходили редкие автобусы и машины. У дверей обкома стояло несколько машин. Юлия Сергеевна узнала дербачевскую «Победу», она была освещена внутри. Шофер, бессменный дядя Гриша, переживший по меньшей мере четырех первых секретарей обкома, листал журнал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170