— Добрый вечер,— сказал он Солонцовой с порога, глядя мимо ее плеча.— Теперь мы женаты. Переходим на легальное положение по всем современным правилам брачной науки.
— Ты... ты выпил,— упавшим голосом ответила она, отступая и пряча руки за спину.
— Ни в одном глазу. Только собираюсь.— Он вытащил из карманов пальто бутылку водки и промасленные свертки.— Был на суде, так и сказал: женаты. Заявление в загс отнес. Перепугал всех до смерти. У Сковородина челюсть отвисла.
— Ты в уме?
— В полном здравии. А Сковородина нашатырем оттирали. Ну ладно — шучу. А насчет заявления — правда. Не веришь? Или отказываешься за меня замуж?
— Митенька, голубчик, перестань.— Она обессиленно опустилась на стул.— Зачем тебе такая обуза? Васек у меня, моложе можешь найти и лучше. Я тебя и так люблю и любить буду. Какая я жена? Разве тебе такая нужна? Тебе знаешь какая жена нужна?.. А я... Что я умею?
— Молчи, молчи. Ты не знаешь, какая ты. Молчи. Стыдно говорить вслух, ты очень мне нужна.
— Знаю, Митя. Не буду больше. Я только хотела... Иногда проснусь, в комнате темно-темно, ты дышишь. Рядом. Ты, как ребенок, дышишь. Нет, скажи, правда? — Солонцова взглянула на него; кажется, она впервые глядела на него не украдкой, без боли.
Дмитрий стал развертывать свертки, засмеялся. У него еще не прошло возбуждение. Она торопилась:
— Проснусь — не верю. Ты рядом. Боюсь пошевелиться, а ты спишь, спишь. Ничего мне не нужно больше, только был бы ты рядом.
Он сильнее прижал ее к себе.
— Пусти, может Вася прийти.
— Нет, не проси, не отпущу. Теперь я тебя не отпущу. Катя, Ка-тя. Ты не знаешь, какое у тебя имя. Ка-тя.
На другой день на заводе Дмитрия поздравляли, пряча улыбки. Сковородин долго и сильно тряс руку.
— Ну, брат, ошарашил ты вчера всех. Наша Анань-
ева, поверишь, до сих пор, наверное, в себя прийти не может. Все про тебя выспросила, всю подноготную. Вот это, говорит, мужчина.
— Ты к чему гнешь? — спросил Дмитрий.
— Не беспокойся, я ей разъяснил. Дело такое — никто не волен.
«Представляю, как ты разъяснил»,— Дмитрий кивнул и отошел. За его спиной Сковородин, перемигнувшись с кем-то, недвусмысленно постучал себя по лбу.
Солонцову приходили разглядывать из самых отдаленных цехов, особенно шептались женщины. Забегали вроде бы невзначай, косились, оглядывались. Тимочкин, сдавая смену, долго топтался и под конец неловко, боком подал руку.
— Я слышал, тебя поздравить можно? — спросил он.— Поздравляю, Катюша. От души. Поздравляю. А я вот моторку купил, девять пятьсот заплатил...— И, не договорив, что именно с ней, Солонцовой, мечтал когда-нибудь провести отпуск на Острице, все восемнадцать рабочих дней с отгулами, махнул рукой и косо пошел к выходу.
Она глядела ему вслед, трогая ладонью холодные рукоятки станка. Пришел в цех и начальник снабжения Платон Николаевич, несколько раз чинно прошествовал мимо, необычно молчаливый, забывая отвечать на кивки рабочих. Солонцова стала героем дня, о ней говорили даже у директора. И все вдруг увидели, что Солонцова еще молода и хороша собой, она ловила на себе завистливые взгляды. В эти дни, согретая неожиданным счастьем, она действительно была хороша, и такой ее увидел Селиванов.
Узколицый, выбритый, корректно пригласил сесть.
— Спасибо,— сказала она несмело, пристраиваясь на краешек широкого, просторного кресла.
— Вы знаете, Солонцова, зачем я вас пригласил?
— Откуда же, Артем Витальевич, мне знать, мастер сказал, вот я и пришла.
— Хм...— Директор откашлялся и развернул белоснежный платок.— Хм... так вот, Солонцова. Я слышал, вы с Поляковым поженились? Так?
Чувствуя недоброе, она нерешительно кивнула.
— Видите, Солонцова, хочу с вами поговорить откровенно. Дело такое. Поляков может стать очень и очень толковым специалистом. У него природные данные, от бога. Вы — женщина, вы должны понять. Он сейчас у нас в особой группе, вы, конечно, знаете. Он блестяще, понимаете, блестяще,— подчеркнул директор,— разрешил несколько очень сложных... ну, как бы для вас
попонятнее... несколько сложных технических узлов, внес много дельных предложений в общую конструкцию комбайна. Пропагандист хороший. Скоро год, как ведет кружок политинформации. Вы должны помнить это, Солон-цова. Стараться по мере сил помогать.
Селиванов хотел сказать «не мешать» и только в последний момент переменил.
— Вы меня понимаете, Солонцова?
— Я вас очень понимаю.— Она с силой обдернула на коленях юбку.— Чего тут не понять?
— Вот и хорошо. Такой муж кое к чему обязывает.
— Я понимаю. Можно идти?
— Идите, Солонцова. Надеюсь, вы учтете, и все будет в порядке.
Открывая тяжелую, обитую черным дерматином дверь, Солонцова обернулась.
— До свиданья, Артем Витальевич. Очень благодарна.— Она говорила и удивлялась, откуда у нее брались слова, вот уж слова так слова! — Спасибо вам за доброту вашу. Премного благодарна.
Когда за нею закрылась дверь, Селиванов вдруг переспросил:
— Что? Что? — и покраснел.
У холодной гранитной глыбы — памятника на Центральной площади — стояла Мария Петровна Дротова. Она утопала в разношенных валенках, полушубке и в огромной пуховой шали. От мороза глаза слезились. Она ходила сюда каждое воскресенье, а сегодня пришла в четверг. Сегодня особый четверг. Она бережно вынула из-за борта полушубка две ветки цветущей комнатной герани, осторожно, с усилием, нагнулась и, тяжело дыша, положила цветы к подножию памятника.
— Ну вот, Галина Ивановна,— сказала она шепотом — губы еле-еле шевелились.— Поздравляю, голубушка. Дай бог, дай бог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170