— Да, — скрипнул зубами Роншероль, — этот красавчик и богатей Рено! Интересно, откуда у него столько золота, чтобы швырять его направо и налево? И имеет ли он вообще право носить шпагу? Кто он такой, в конце концов?
— Что, ненавидишь его? — свистящим шепотом спросил Сент-Андре.
— Еще как ненавижу! — пробормотал Роншероль. — Ненавижу, потому что он щедр и великодушен, ненавижу за то, что он богаче меня, красивее меня, удачливее меня… Ненавижу за то, что он счастливчик и обладает могуществом, которое меня ужасает. Потому что я боюсь! Да я просто содрогаюсь, видя его! А ты?
— Тихо! Он уже здесь.
Действительно, Рено подошел, раскрыв объятия. Он буквально излучал счастье. Он смеялся, пожимая руки двум своим друзьям, радость лилась через край.
— Истинно Божий День, как любит говорить наш государь Франциск Первый! До чего же радостное воскресенье! Какое солнце — ну, просто праздник! Друзья мои, дорогие мои друзья, я хочу сегодня устроить пирушку. Пойдемте к Ландри Грегуару, я приглашаю вас в его знаменитый кабачок «У ворожеи»!
— Да ты чуть ли не поешь от радости! — воскликнул Сент-Андре и поморщился.
— Ты благоухаешь радостью! — поддакнул Роншероль и побледнел.
— Пошли, пошли! Завтра будет совсем другое дело! Завтра! О, это благословенное счастливое завтра!
Молодые люди взялись под руки и, болтая, смеясь, перекидываясь шуточками, отправились на улицу Сен-Дени, где находился прославленный кабачок «У ворожеи» — прославленный своим прекрасным анжуйским, которое привез туда Франсуа Рабле, и тысячью лакомых блюд, изобретенных гениальным Ландри Грегуаром.
Прошло два часа. Рено, Сент-Андре и Роншероль, выйдя из кабачка, прощались на улице и уславливались о завтрашней встрече.
— Вот это да! — воскликнул Сент-Андре. — Вот это обед! Чудо да и только! Знатно ты нас угостил! Слушай, ты столько рассказывал нам о своей красавице, говорил, как волшебно она хороша собой, сказал даже, что завтра идешь к ее матушке просить руки возлюбленной и уверен в успехе, но ты забыл одну очень важную вещь: открыть нам имя своего божества. Или оно настолько священно для тебя, что ты не можешь произнести его вслух?
— Нет, просто она запретила мне интересоваться им, — ответил Рено. — Да я и сам… Единственное, что я по-настоящему хочу знать, это то, что я люблю ее, обожаю, что каждое утро — вот уже целый месяц — купаюсь в счастье, когда она удостаивает меня свидания под тополями на Гревской площади, что любовь…
Оба друга Рено вздрогнули, услышав его слова. Каждый из них улыбнулся, и человек, менее сосредоточенный на себе и собственных чувствах, чем Рено, не преминул бы заметить, что улыбка была одинаковой: исполненной скрытого торжества и зловещей. «Под тополями на Гревской площади», — сказал Рено. А ведь это значит, что его божественная возлюбленная — та самая девушка, за которой охотятся королевские сыновья. Именно ее они оспаривают друг у друга, именно ее хотят похитить у незнакомца, с которым она прогуливается каждое утро! А незнакомец — это Рено! Что ж, на этот раз они, похоже, не промахнутся. Только надо торопиться. Наскоро простившись с тем, кого они называли своим другом, молодые люди со всех ног бросились к Лувру.
— Ты куда? — тяжело дыша и стараясь не отстать, спросил Роншероль.
— Испросить аудиенции у его высочества Франсуа и у его высочества Анри! — процедил сквозь зубы Аль-бон де Сент-Андре, лицо его стало необычно суровым, губы сжались в тонкую ниточку.
— Поделим прибыль?
— Ладно. Для такого дела нашей двойной ненависти только-только хватит!
IV. Костер на Гревской площади
Рено тоже пустился в дорогу. Но он шел медленно, словно боясь спугнуть стоявший перед его глазами образ возлюбленной, с которым никак не желал расстаться. А куда же шел Рено? Вот он добрался до Гревской площади… Вот он направляется к дому на углу площади, куда незадолго до него приходила Мари… Вот он поднимается по той самой лестнице, по которой поднималась она… Вот входит в комнату, откуда она так недавно выбежала… и — точно так же, как она, — приближается к даме с серебряными волосами! К той, что предвидит будущее! К колдунье! К несчастной, которую Мари только что выдала своему отцу. К той самой женщине, против которой в этот самый момент главный судья превотства Круамар собирается выступить с целым войском…
Да-да, Рено идет к приговоренной, и она улыбается ему, и в улыбке ее светится радость. А когда он подходит, и наклоняется, и нежно целует ее серебряные волосы, он шепчет только одно слово, но сейчас, когда над ее головой собрались черные тучи неотвратимой беды, это слово звучит грозно и трагически. — Матушка!
Вот что он прошептал, вот оно, это роковое слово!
Так, значит, возлюбленный Мари де Круамар — сын колдуньи? А там, в доме по другую сторону площади, главный судья Круамар, отец Мари, только что произнес не оставляющую никакой надежды фразу:
— Скажите присяжному палачу, пусть зажжет костер!
— Я ждала тебя, сын мой, — медленно проговорила дама.
— Матушка, дорогая, простите меня! — ответил молодой человек, и в тоне его звучало глубокое чувство. — Я знаю и сам, каких суровых упреков заслуживаю. Вот уже три дня, как мы с вами не виделись, и, конечно, ваше сердце растревожено. И вот уже целый месяц, как мы должны были покинуть Париж, потому что отец издалека призывает нас… Пусть пройдет еще несколько дней, высокочтимая матушка, и мы отправимся в Монпелье. И, может быть, узнав причину отсрочки, вы — сама нежность — простите меня, потому что поймете: силе, которая удерживает меня в Париже, невозможно сопротивляться. Столкнувшись с этой силой, разбивается в прах всякая человеческая воля, она управляет как людьми, так и всей Вселенной, и имя ее — Любовь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157