Он был серьезен и спокоен, только черты лица были чуть напряжены, как это бывает у строгих и беспристрастных судей.
— Приговорен! — глухо повторил Нострадамус, едва ему показалось, что он остался один. — Этот юноша умрет, а мое сердце истекает слезами… Почему? Я хочу спасти его? — Долгое молчание. — Нет, пусть свершится то, что предназначено Судьбой! Раз уж Руаялю де Бореверу выпала участь стать орудием моего возмездия, я должен довести начатое до конца…
Он быстро сделал пару шагов по направлению к двери. Остановился. Прикрыл рукой глаза. Между судорожно сжатыми пальцами просочились слезы. Джино из своего темного уголка жадно всматривался в хозяина и прислушивался к его рыданиям.
Ближе к полуночи Нострадамус явился в Лувр. Слабость, которая еще так недавно чуть не сломила его волю к отмщению, совершенно испарилась. По дворцу немедленно распространился слух о том, что пришел целитель. Нострадамус попросил о короткой встрече с королевой. С того самого дня, когда Генрих, весь окровавленный, упал посреди ристалища, Екатерина ждала прихода целителя с глухим беспокойством и смутным раздражением: он казался ей подозрительным, она его опасалась.
«Кто знает, а вдруг он захочет спасти Анри?» — думала королева.
Нострадамус появился на пороге почти в ту же минуту, и, пытаясь заглянуть ему прямо в душу, Екатерина спросила:
— Скажите, вы пришли затем, чтобы спасти Его Величество?
— Мадам, — спокойно ответил маг, — никто не может спасти Его Величество.
— И даже вы?
— Тем более я.
— Но вы хотите его видеть? — настаивала королева.
— Так надо, — жестко ответил Нострадамус. Екатерина минутку подумала. Потом глухим голосом заговорила снова:
— Значит, смерть короля неизбежна? Что бы вы там ни думали, я испытываю глубокое горе, нестерпимую боль: я любила его! Но если никто и ничто не может спасти короля, то уж его убийцу наверняка никто и ничто не спасет! Никто и ничто! Клянусь богом!
Произнося клятву, королева медленно подняла руку к распятию.
Нострадамус вздрогнул. Мрачная улыбка тронула его губы.
— Да, разумеется, — сказал он. — Но опять-таки, кто знает, виновен ли Руаяль де Боревер на самом деле?
Королева схватила мага за руку и воскликнула непримиримо:
— Он виновен главным образом в том, что знает: права моего сына Анри на престол могут быть подвергнуты сомнению!
Нострадамус опустил голову. Он понял, что действительно никто и ничто в мире не может спасти того, кому назначена казнь. Однако, почти не осознавая сам хода обуревавших его мыслей, он попытался выдвинуть, как ему показалось, самый убедительный аргумент.
— Мадам, — сказал он, — но ведь есть еще один человек — не говоря обо мне самом, — которому известно то же самое, что этому несчастному юноше. И тем не менее вы позволили ему бежать…
— Монтгомери? — спросила королева со зловещей улыбкой. — Он далеко не убежит. И он тоже умрет, не сомневайтесь!
— А я? — поинтересовался Нострадамус.
— Вы? О, вы — другое дело… Я знаю, что вы не предадите меня, что бы ни случилось. Пойдемте. Я провожу вас к королю…
Несколько минут спустя Нострадамус стоял у постели, где агонизировал раненый. По приказу Екатерины его оставили одного в королевской спальне.
Король лежал неподвижно, дыхание было совсем слабым, еле слышным, лицо смертельно бледным. За плотной повязкой, наполовину скрывавшей лицо, пряталась и пустая глазница. Другой глаз — без повязки — был закрыт. Нострадамус взял Генриха за руку, приподнял и отпустил ее: рука безвольно упала на постель. Король находился на пороге смерти, сознание и чувства уже покинули его. Нострадамус, скрестив руки на груди, долго смотрел на умирающего…
Вот здесь, прямо перед ним, переживает последний час жизни человек, которому он обязан всеми своими несчастьями! Который сам стал несчастьем его жизни! Нострадамус, глядя на тихую агонию короля, вспоминал о своей потерянной молодости, о счастье, которым он мог бы наслаждаться, если бы этот человек не встал на его пути. И странная — может быть, даже пугающая — вещь: Нострадамус вовсе не почувствовал при виде умирающего радости, которую наделся испытать. Торжество возмездия ускользало от него. То, что он чувствовал, нельзя было назвать жалостью. Это не была удовлетворенная ненависть. Это было самое ужасное ощущение, какое только может существовать в человеческом мозгу: ощущение полной пустоты! Бесполезности и бессмысленности всех усилий. Чудовищной бессмысленности.
Нострадамус задумался.
«Надо разобраться, — сказал он себе. — То, что со мной происходит, абсурдно, лишено всякого смысла. Это просто невозможно. Я ненавижу этого человека. Я хочу, чтобы он умер, полностью осознав свое преступление и проклятие, обрушившееся на него из-за этого преступления. Но что же со мной происходит? Почему я сейчас не чувствую ненависти? Почему моя ненависть умерла? Умерла? — внезапно содрогнулся он. — Нет, она не умерла! Но между этой ненавистью и мной стоит какое-то препятствие, какая-то преграда… Что это за странное ощущение?»
Произнося про себя эти слова, он заметил, что плачет! Он заметил, что его ненависть полностью растворилась в этих слезах и что ее заместило совершенно затопившее его ощущение боли… В нем не осталось ни единой клеточки, в которой не отзывалась бы эта страшная боль! А когда он стал искать ее причину, причину боли, подавившей до абсолютного исчезновения все другие живые силы его души, он ясно увидел: эта боль, эти слезы вызваны приговором, вынесенным Руаялю де Бореверу!
«Никто и ничто не может его спасти! — горько повторял себе Нострадамус. — Никто и ничто!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157