— Да это вовсе не по-гречески, — вмешался юный Ла Тремуйль, — это на латыни…
— Ах, латынь… Вот черт! Ладно, вот аббат де Бурдейль, сеньор де Брантомnote 36, сейчас он все нам объяснит и наверняка даст ключик к этой самой «клариссиме»!
Молодой человек лет двадцати четырех, которому были адресованы эти слова, казалось, не слышал их.
— Брантом! Брантом! — закричал Бирон. — Ты что — видишь сны наяву?
— Нет, господа, — ответил Брантом, — просто смотрю…
— Он на баб заглядывается, черт побери! — расхохотался Таванн.
— Присматривает себе кого-нибудь из Летучего эскадрона королевы, — подхватил Бирон.
И все снова покатились со смеху. Отсмеявшись, Бирон продолжил тему:
— И все-таки у меня нет никакой ясности, как перевести эту «клариссиму» с медали!
В этот момент к молодым людям приблизилось странное существо в наполовину желтом, наполовину красном костюме, в колпаке с длинными ушами и сверкающим гребешком, с пузырем на боку и жезлом, увенчанным гротескной фигуркой, в руке. Длинный, тощий, голенастый, с вытянутой вперед тонкой шеей, фигурой напоминающий птицу ходулочника, а изрезанным морщинами и морщинками лицом, с которого не сходила улыбка, то ли печеное яблоко, то ли мартышку, человек этот без конца гремел колокольчиками и бубенчиками, прикрепленными в самых невероятных местах к его фантастическому одеянию.
— Привет Брюске I, достопочтенному шуту Его Величества! — серьезно сказал Брантом и снял шляпу.
— Привет альковному аббату, подслушивающему под всякой дверью и вынюхивающему, где какой скандал! — весело отпарировал Брюске. — Зачем вы меня подозвали? Разве среди вас не хватает сумасшедших?
— Брюске, мы хотим понять, что означает слово «clarissima», выбитое на медали герцогини Валентинуа!
— «Clarissima»? Ах, вот что! Да ведь это просто превосходная степень! Господа, превосходная степень изобретена для королей, министров и дураков. «Clarissima» вовсе ничего не означает! Ошибочка вышла! Здесь лишняя буква, господа! Лишняя буква L… Выкиньте эту лишнюю букву из слова «clarissima», и получится — «carissima», что означает «самая дорогая».
— Браво! — хором воскликнули молодые люди. — «Carissima» — та, что обходится королю дороже всех!
— И Франции тоже! — добавил Брюске. — Надо только спросить мессира главного казначея!
— О-о! — протянул Ла Тремуйль. — Вот и наш друг Ролан де Сент-Андре! Эй! Сент-Андре!
— Как он бледен! Откуда он вылез? Его не было видно недели две…
— Господа, — сказал Брюске, — юный Сент-Андре, сын нашего преданного друга и возлюбленного маршала Сент-Андре, хотел выиграть войну, как его отец и как сир де Ла Палис… Вот только он хотел выиграть войну у женщин, ну, его и ранили, бедного нашего голубочка, кровь пошла из носика, а может, и не так, может, он всего-навсего простуду подхватил, пока воевал?
— Заткнись, шут гороховый! — рявкнул Сент-Андре, подходя к компании. — Господа, мой жалкий вид объясняется тем, что на меня из-за угла напали разбойники из разбойников, сброд из сброда, и, слава богу, мне удалось не дать прикончить себя их главарю, голову которого я намерен просить у Его Величества…
— Расскажи, расскажи скорее! — потребовали юные сеньоры.
— Этого пройдоху зовут Руаялем де Боревером. Истинный негодяй! И вот при каких обстоятельствах…
— Ах, какая жалость! — издевательски пропел шут, вставая на руки и размахивая ногами в воздухе. — Лови негодяя! Хватай Руаяля!
И он исчез в толпе, побрякивая своими бубенчиками, гримасничая, перебегая от одной группы придворных к другой — то на четвереньках, то на руках, то колесом…
— Господин маршал де Сент-Андре! Господин коннетабль де Монморанси! Мессир великий прево, барон де Роншероль! Благородная девица Флориза де Роншероль! Мессир де Л'Опиталь! Господин хранитель печати Оливье! — прокричал герольд.
Столь разные персонажи, объявленные им, влились в огромную толпу приглашенных и растворились в ней подобно тому, как светлые или мутные воды реки растворяются при ее впадении в водах океана…
Только барон Гаэтан де Роншероль, великий прево Парижа, отделился от толпы. Он провел свою дочь прямо к креслу, стоявшему неподалеку от кресла, предназначенного для короля, и усадил девушку. Флориза была бледнее лилии. Может быть, она догадывалась, какая судьба ее ждет. С тех пор, как отец заподозрил Флоризу в том, что она помогла Руаялю де Бореверу и его сообщникам бежать, ее заперли в комнате, никуда не выпускали и бдительно следили за каждым вздохом и каждым шагом.
Так почему же сегодня отец взял ее с собой ко двору? Девушку терзали дурные предчувствия. Но когда она, желая избавиться от черных мыслей, пыталась заглянуть в свою душу, на нее накатывала волна страха. Что же происходило в ее сердечке? Почему в каждой вечерней молитве, с простодушной верой обращаясь к ангелам с просьбой спасти и сохранить ее близких, она добавляла с недавних пор к привычным именам еще одно, новое? Это имя! Имя разбойника… Почему, о, почему? Почему он неизменно появлялся в снах и мечтах этой девственницы — такой гордый, такой красивый, такой искрометный и блестящий? Похожий на королевского сына, а вовсе не на нищего бродяжку… «Руаяль де Боревер!»
Да и здесь, окруженная всем этим великолепием, в центре разряженной толпы придворных, она шептала про себя это имя, а великий прево между тем твердым шагом направлялся прямо к Ролану де Сент-Андре, которого только что заметил среди собравшихся. Виконт, видя, как он приближается, побледнел как смерть.
— Ему известно все! — пробормотал Ролан. — Он отец Флоризы, но горе ему, если…
— Виконт, — произнес в эту самую минуту Роншероль своим резким пронзительным голосом, при звуке которого многих охватывала дрожь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157