Коннетабль де Монморанси, первым прибежавший засвидетельствовать свою преданность свежеиспеченной регентше, уже успел присягнуть на верность Екатерине и предложить свою шпагу к ее услугам. Что же до маршала де Сент-Андре, то он куда-то бесследно исчез…
На совещании присутствовал и сам юный король Франциск II. Но это присутствие было чисто формальным. Мать едва взглядывала в его сторону и время от времени выходила в свою спальню, где, схватив на руки своего младшего сына Анри, бурно целовала мальчика и шептала ему:
— Ты будешь королем! Все предсказания Нострадамуса сбываются, почему бы и этому тоже не исполниться? Почему? О, сын мой, мое дорогое дитя, ты будешь королем!
Потом она обводила взглядом четырех вооруженных мужчин, приставленных к ребенку, чтобы охранять его, и напоминала им:
— Вы поклялись ни на минуту не оставлять его в эти дни траура и особых волнений…
— Это точно! Мы поклялись своей душой и Христом Богом или, лучше сказать, святым Панкратием! Ничего не бойтесь, госпожа королева, мы присмотрим за Его Высочеством! — отвечал один из четырех телохранителей.
— Вы поклялись убить всякого, кто осмелится приблизиться к моему сыну…
— И, ей-богу, так и сделаем! — вторил ему другой охранник. — Кто захочет войти в эту дверь, пусть уж заранее помолится! Ему костей не собрать, бедняге!
— Вы поклялись умереть за моего сына, если потребуется!
— Ну и умрем, коли понадобится, не сомневайтесь, умрем, мадам… — заверил третий.
— Ну да, — подвел итог четвертый. — Чего ж тут сомневаться!
Успокоенная такими надежными защитниками, королева возвращалась к своим советникам, маленький принц снова брался за игрушки, а Корподьябль, Страпафар, Тринкмаль и Буракан, которых, как мы надеемся, сразу же узнал читатель, продолжали нести свою вахту. Но все четверо были исключительно мрачно настроены. А Страпафар иногда тяжело вздыхал и выражал общие чувства, приговаривая:
— Ай-яй-яй! Бедный наш волчонок!
Нострадамус отказался от попытки проникнуть в Лувр.
Он знал: надеяться больше не на что. Но ведь нужно испробовать все возможности, сделать даже немыслимое! Мари, выжившая, несмотря ни на что, Мари, такая теплая, такая живая, она умрет, если погибнет ее сын!
Меньше двенадцати часов! Да, и двенадцати часов не осталось до момента, когда Руаяля де Боревера казнят! Нострадамус отступил. Сердце его сжала такая тоска, что ему показалось: он вот-вот умрет, хотя и хотел дожить до времени, когда все будет позади. Офицер с удивлением смотрел, как по щекам прославленного чародея катятся слезы.
— Все кончено! — хрипло прошептал Нострадамус. И собрался уходить. Но внезапно его осенила мысль, которая тут же призвала к действию. Луч яркого света проник в сумерки его души. Он быстро достал письменные принадлежности и начертал на листке пергаментной бумаги:
«Мадам, я тщетно пытался добраться до вас. Вот, что я хотел вам сказать: совершенно необходимо, чтобы вы присутствовали при казни, которая назначена на завтрашнее утро. Я там буду тоже. Вам надо быть на Гревской площади обязательно: речь идет о счастье вашего сына…
Нострадамус».
Нострадамус написал эти несколько строк только для того, чтобы обеспечить себе возможность приблизиться к Екатерине, возможность сделать решающую попытку. Но когда он закончил письмо, то машинально повторил про себя последние его слова: «речь идет о счастье вашего сына…».
— Ее сына! — глухо прошептал он. — Ее сына! О, какая мысль пришла мне в голову! Джино! Не ты ли сжалился надо мной? Учитель, эта мысль, она послана тобой?
В его взгляде впервые за последнее время засиял огонек надежды. Его охватила странная лихорадка. Протянув сложенный вчетверо листок офицеру, он строго сказал ему:
— Сударь, если вы дорожите своей головой, сделайте все, чтобы это письмо как можно скорее попало к Ее Величеству!
— Не пройдет и двух минут, как королева получит ваше послание, — ответил гвардеец.
Нострадамус ушел. Он шагал широко, от подавленности не осталось и следа. Добравшись до особняка на улице Тиссерандери, он оглушительным голосом позвал:
— Мирта!
Часом позже, после долгой беседы с Нострадамусом, Мирта вышла из дома… Мари де Круамар, стоя на коленях перед распятием, молилась… Нострадамус, склонившись к жене, тихонько прошептал:
— Не станем терять надежды…
II. Невеста приговоренного
В ту же самую ночь, когда Нострадамус в доме на улице Тиссерандери подсчитывал свои последние шансы на спасение сына — ох, до чего же их было мало! — в ту же самую ночь в резиденции великого прево разыгрывалась ужасная сцена.
Около одиннадцати часов вечера Роншероль поднялся в апартаменты дочери, как делал каждый вечер с тех пор, как Руаяль де Боревер привез Флоризу в Париж и она, узнав об освобождении отца, явилась домой. Четверо крепких вооруженных мужчин день и ночь дежурили у дверей апартаментов, их сменяли каждый час, чтобы узнице Флоризе не хватило времени соблазнить кого-то из стражей, а то и всех сразу. В самих апартаментах находились охранницы — четыре женщины, ни на мгновение не спускавшие глаз с пленницы Роншероля, так, чтобы у той и возникнуть не могло мысли о побеге. Окна были забраны прочными решетками. Двери наглухо заперты. Только сам великий прево имел право войти к Флоризе.
— Отец! Отец! Его схватили! Его арестовали! Он в тюрьме! Надо его спасти!
Именно эти слова прокричала Флориза, когда, покинув особняк на улице Тиссерандери, запыхавшись от быстрого бега, добралась до резиденции великого прево. Бурная радость, которую испытал Роншероль при виде дочери, сразу же испарилась.
— Спасти кого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157