Я не врач, я не саддукей и
не фарисей. Анания, однако, сказал, о какой из заросших бурьяном могил на
Земле Горшечника идет речь. Вот об этом я не писал в своем отчете. Анания
сам об этом меня попросил.
Лука упрямо тряс головой:
- Неправда!.. Не может быть!
- Все может быть, Лука... Кстати, Ананию положили в склепе того самого
Иосифа Аримафейского, который в свое время просил у Пилата тело Иисуса...
Пойдем, а то темнеет.
Долгое время они шли, слыша лишь звук своих шагов. На небосводе одна за
другой загорались звезды.
- Прости меня, если сможешь. С кем-то надо было мне разделить этот груз.
И... прокляни, если хочешь, но я очень ждал вести о смерти Павла. Анания
взял с меня слово, что лишь после того...
Лука снова остановился и устало сел, почти упал в придорожный бурьян. Дидим
сел рядом с ним на обочину.
- Знаю, тебе нелегко сейчас.
- Только не надо меня утешать... Ты-то можешь вздохнуть свободно:
послезавтра будешь в Кесарии, потом вернешься в Иерусалим, получишь свое
жалованье...
- Не было у меня другой возможности: кому-то я должен был довериться... -
Дидим встал и двинулся по дороге.
Лука подождал, пока тот отойдет подальше, потом тяжело поднялся с земли и,
опустив голову, пошел следом.
Совсем стемнело.
Недалеко от окраинных домиков Вифании черной тенью в призрачном свете звезд
стоял, прислонившись к дереву, Дидим.
- Я подумал... надо бы попрощаться.
Лука шагнул к нему.
- Может, пойдем дальше вместе?
- Нет, Лука. Давай попрощаемся.
- Мир тебе.
- И тебе тоже.
Они неторопливо брели по пыльной улице. В селении залаяли собаки. Кое-где
кричали петухи. Приземистые тени домов медленно проплывали мимо и тонули во
тьме.
Записки Гамалиила
Прокуратор Иудеи Тиберий Александр и первосвященник Иосиф из рода Ками,
каждый сам по себе, но не скрывая тождественности намерений своих, намедни
прислали ко мне гонцов, кои с приличествующим возрасту моему и заслугам
почтением вручили мне письма, содержащие просьбу поделиться с ними мнением
относительно ситуации, сложившейся в наших краях после кончины царя Агриппы
и вызвавшей волнения черни, и высказать соображения относительно способа
разрешения кризиса, особо учитывая острую необходимость добиться примирения
и справиться с голодом, который даже щедрые дары, присылаемые Еленой,
царицей Адиабены, способны разве что смягчить. (В скобках замечу:
великодушие Елены и ее сострадание к нам во все времена и во всяком сердце
достойны вызвать лишь признательность и благодарность.)
В обоих письмах говорится, что более чем уместно было бы произвести сейчас
кадровые перестановки, и называется - для размышления - несколько имен.
Прокуратор Тиберий Александр дает понять, что ждет для себя нового, важного
назначения; насколько ему известно, в Риме уже назначен его преемник: можно
предположить, это некто Куман, имя которого мне до сих пор слышать не
доводилось. Ввиду чего у меня и мнения на сей счет быть не может, хотя
доверие прокуратора, оказанное мне, скромному жителю дальней провинции, не
может не радовать. Я расцениваю это как дружеский жест и горячо желал бы
видеть в нем знак уважения империи к моему многострадальному народу, знак
того, что скоро и в этих краях убийства, междоусобицы, смуты сменятся
плодотворным сотрудничеством и миром.
Первосвященник же Иосиф, ссылаясь при этом и на Ирода, царя Халкиды, брата
царя Агриппы, просит у меня рекомендации и подробных сведений относительно
будущего первосвященника. И прямо называет того, кого имеет в виду, -
некоего Ананию.
Считаю необходимым предварить свои рассуждения напоминанием о том, что от
политики я - как это, вне сомнений, в Иерусалиме известно - всегда старался
держаться на расстоянии, посвятив свою жизнь толкованию и преподаванию
Писания. Избегал я и общественных постов: поприще священника меня, по складу
характера моего, не влекло, чиновничья же карьера всегда была глубоко чужда
натуре моей. Все это, разумеется, не мешало мне иметь, в связи с теми или
иными событиями и обстоятельствами, собственное мнение, которое я в
нескольких случаях обсудил со своими учениками, прося их высказываться
откровенно и нелицеприятно, поскольку я тоже могу ошибаться. Вообще, я и в
преподавании был верен принципу заведомо отвергать всяческую лесть, ибо она
- питательная почва для духовных и душевных аномалий, жертвами которых
становятся и те, кто льстит, и те, кому льстят. По тем же соображениям
всегда предпочитал я не связывать себя с партиями, ибо партийность
воздвигает заслоны для мысли, я же целью жизни и деятельности своей сделал
понимание, ибо оно, по-моему, есть нечто большее, чем знание, и даже
большее, чем воплощение этих знаний в жизнь, поскольку предполагает чуткость
к другим, способность видеть, слышать и делать выводы.
Завершая сей предварительный экскурс, считал бы важным сделать еще два
замечания. Проводя часы в раздумьях над столь лестными для меня письмами,
пришел я к выводу, что причиной этих конфиденциальных обращений могло стать
лишь мое единственное, имевшее место совершенно случайно, хотя в той
ситуации и принесшее успех, публичное выступление - возможно, вкупе с моим
скромным авторитетом, завоеванным на ниве учительства. Как известно,
несколько лет тому назад, в разгар начавшейся уже давно братоубийственной
смуты, саддукеи схватили и представили на суд высокого Синедриона нескольких
человек, вожаком которых был Симон, из рода то ли Ионы, то ли Иоанна, но
именовавший себя Петром, и которые называли себя последователями пророка по
имени Иисус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48