Нужно добиться, чтобы и аристократия, и народ
провинции могли в равной степени уважать прокуратора, в военном же
присутствии видели залог мира и безопасности.
О том, каковыми могли бы быть те идейные, идеологические основы, которые
способны укоренить - следом за пассивным принятием существующего порядка
вещей - подлинное общественное согласие, бегло сказать невозможно. Одно ясно
наверняка: общим в них должно быть нечто такое, что сохраняет традицию и
все-таки означает новое качество. Говоря попросту: приверженность некой
общей, не слишком далекой и чуждой вере.
Труднее ответить мне на вопросы первосвященника Иосифа, и тут, пожалуй, даже
долгих объяснений не требуется. Я иудей, многие относят меня к лагерю
фарисеев, хотя я, как уже отмечал, всегда старался держаться подальше от
партий, ибо мышление мое несовместимо с партийностью. В то же время,
поскольку вплоть до сегодняшнего дня я не перестал изучать исполненную
борений историю народа нашего, знаю, что единство у нас достигается зачастую
именно в результате своеобразного равновесия сил, порожденного внутренней
разделенностью, и что разделенность эта с течением времени стала
своеобразной традицией, предметом гордости. Так что все, что происходило с
нами на протяжении долгих столетий, для меня является как бы личным
наследием, кое определяет мою судьбу и укрепляет во мне зыбкую надежду на
лучшее.
Что касается нашей нынешней ситуации, то я, может быть повторяясь, скажу
следующее.
И прошу считать все нижесказанное сугубо частным мнением сугубо частного
человека, слабого, не застрахованного от ошибок иудея, состарившегося в
размышлениях учителя по имени Гамалиил, под каковым именем я живу, - хотя
внучек мой получил то же имя, что наполняет душу мою самыми нежными
чувствами.
Первосвященник Иосиф характеризует Ананию как человека, достойного в эти
исключительно тяжелые времена занять пост первосвященника. Кажется мне, что
я давно его знаю; если только это действительно тот, кого я имею в виду,
роясь в ворохе воспоминаний и фактов. И здесь я вынужден сделать небольшое
отступление. Еще во времена первосвященника Анны Синедрион вынес решение,
призывающее оказывать поддержку малоимущим, а точнее - одаренным детям
малоимущих. Мысль сия была весьма полезна и благотворна, особенно если
принять во внимание бурную судьбу племени нашего, то отчаяние, что владело
людьми, потерявшими надежду на передышку в череде нескончаемых войн,
страдания нищих и страждущих. Много молодежи нашей бессмысленно погибло в
боях, многие бежали в пустыни и горы, стали, не желая того, бунтарями.
Помочь, поддержать обиженных судьбой - в этом заключалась чрезвычайно
плодотворная идея Анны.
Особое внимание при отборе в школы обращалось на то, чтобы поднимать людей
трудной судьбы, учить сирот, детей, выросших без надзора и ласки. Практика
эта мало-помалу пробудила в людях симпатию к нам, и народ уже нас не просто
терпел - он взирал на нас с доверием и надеждой. Анна просил и меня взять
нескольких учеников из народа, и я с радостью отозвался на просьбу.
Признаюсь: молва обо мне расходилась все шире, и я никогда не испытывал
недостатка в учениках; люди богатые, состоятельные посылали ко мне детей, не
просто следуя моде, но из искреннего уважения; и с платой за обучение не
скупились. Деньги ни в те времена, ни позже не были для меня главной целью,
но принимать я их принимал; в те годы я купил сад, выстроил дом, нанял слуг
для работ вокруг дома. Условие у меня было одно: спустя год, отводимый на
испытание, я сам решал, кого учить дальше, а от кого отказаться, в лучшем
случае порекомендовав ученика в другую школу. В этом вопросе я был
непреклонен - и никакой тугой кошелек не мог заставить меня взвалить на себя
обучение того, кто для этого не был пригоден. Анна по достоинству оценил
этот мой принцип, и для отобранных бедняков мне тоже не пришлось делать
исключения. Должен заметить: сами они проходили учебу бесплатно, живя в доме
у меня на полном пансионе, мне же Синедрион перечислял скромную сумму за
каждого. Это было чудесное время, оно запомнилось мне на всю жизнь: меня
окружали юные лица с широко открытыми доверчивыми глазами, в которых
светился живой, жадный до знаний ум. Там были и выросшие в холе барчуки, и
безродные отпрыски вперемешку. Таланты я находил и у тех, и у других - и
именно тогда с изумлением обнаружил, что способности и пытливость ума не
зависят от происхождения, от состоятельности семьи, в которой растет дитя. Я
мог бы привести целый ряд примеров - но цель моей записки не в этом. Я и сам
многому научился, занимаясь с этой молодежью, и считаю не просто достойным
сожаления обстоятельством, но непростительной ошибкой, почти преступлением
распоряжение Каиафы, который внезапно отменил отбор и бесплатное обучение
детей бедняков, ссылаясь на то, что как раз из этих школ выходят в последнее
время вожаки вновь вспыхнувших акций неповиновения и восстаний и нельзя
далее терпеть, что против нас поднимаются именно те, кого мы, проявив
великодушие, облагодетельствовали и приравняли к себе. Должен заметить,
Каиафа даже не счел нужным, принимая это решение, испросить моего совета;
отношения наши после этого не просто стали прохладными, но практически
прервались, о чем свидетельствует, например, тот факт, что при последней
нашей встрече, во время упомянутого процесса, когда я выступил в Синедрионе
в защиту последователей Иисуса, хотя идеи его оставались мне чужды, Каиафа
даже не удостоил меня приветственным словом, а когда я изложил свое мнение,
демонстративно удалился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48