Однажды его три дня не было, я места себе не находила.
Марфа, видя это, сказала: знаю, любите вы друг друга, спи с ним в одной
горнице. Я промолчала, потому что не хотела лгать, не хотела ответить ей
что-нибудь вроде: полно, мол, как ты такое могла подумать, он вон насколько
моложе меня; или: нет, я останусь с тобой, я у тебя единственное утешение. Я
просто была ей благодарна и постелила постель ей. А потом Иоанн вернулся и
принес весть, что Стефана какие-то подростки забили камнями до смерти. Он
уже не трясся от страха, как раньше, но был совсем бледный, и руки у него
дрожали. Я легла рядом с ним, утешала его, как могла: не бойся, я тут, рядом
с тобой. Он крепко обнял меня, стал просить: люби меня, береги меня, прогони
мой страх... В скором времени пришел чужой человек, спрашивал меня; Иоанн
спрятался, думал, это его ищут. Я дважды переспросила, действительно ли ко
мне он, а чужой ответил: если это Вифания, а ты Мария Магдалина, сестра
Марфы и Лазаря, то, значит, к тебе. И сказал, что он купец, прибыл из
Дамаска, направляется в Вифлеем, везет товар на продажу, надеется на хороший
барыш. И тут достает какой-то сверток; это, говорит, просили тебе передать,
один человек просил, из Дамаска. Я ушам своим не поверила: мне? Из Дамаска?
Я там никого не знаю. Может, и так, говорит, но тебя, выходит, там знают. Я
взяла сверток, спросила, сколько должна. Нисколько, отвечает купец, тот
человек щедро заплатил вперед. Я спросила, не согласится ли он поесть,
напиться, но купец отказался: нет, говорит, никак не могу, ждут меня на
постоялом дворе, и вежливо попрощался. Я, не заходя в дом, раскрыла посылку
- и ахнула: в ней был алебастровый, тонкой работы кувшинчик, а в нем -
настоящий нардовый елей. Под кувшинчиком лежала записка: Марии Магдалине,
Анания. Я представить себе не могла, кто это может быть. Сначала подумала,
Иисус: ведь Иоанн говорил, что тот воскрес из мертвых, он сам его видел,
встречался с ним, а потом Иисус исчез. Только загвоздка в том, что Иисус
никогда мне ничего не дарил, кроме слов, да ласкового взгляда, да
прикосновения руки. И потом: если бы это он мне подарок прислал, он и
подписался бы своим именем... Долго смотрела я на эти три слова, а потом
вспомнила: Иисус, сколько я его видела, никогда ничего не писал.
Один-единственный раз - когда меня камнями собирались побить - я видела, как
он, присев на корточки, чертит что-то в пыли. И когда я вспомнила это, буквы
мне показались вроде бы знакомыми: ведь Иуда, тот всегда что-то записывал,
он был у братьев казначеем, вел учет, кто дал и сколько, кому дали и сколько
и на что. Его почерк я видела, хоть и мельком, потому что он всегда спиной
ко всем поворачивался, когда писал, да еще и рукой прикрывал свиток. Короче
говоря, показалось мне, что это его буквы, Иуды. Решила я расспросить
Иоанна, не знает ли он в Дамаске кого-нибудь по имени Анания. Но потом
передумала и не стала спрашивать. Только вошла в дом и крикнула: выходи,
Иоанн, все спокойно. Он вышел встревоженный, стал допытываться, что за
человек это был и что ему было надо. Я засмеялась, поцеловала его: да не
переживай ты, это бродячий торговец, благовония продавал, меня вот
уговаривал купить. И показала ему кувшинчик: видишь, уговорил-таки, это
нардовый елей. Записку я спрятала и не произнесла ни слово "Дамаск", ни имя
Анании. Сама до сих пор не могу понять, почему я от него это скрыла: до того
дня не было у меня от Иоанна тайн. Откуда у тебя столько денег, чтобы
нардовый елей покупать? - посмотрел он на меня недоверчиво. Пришлось
поторговаться, продолжала я сочинять, да так гладко, что сама удивлялась, -
предложила я ему взамен свои серьги; и тут опять рассмеялась: как раз в то
утро серьги мои куда-то запропастились, я, когда причесывалась, заметила,
что их нет, искала, искала, не нашла и рукой махнула в конце концов: а, сами
потом найдутся, всегда так бывает. Иоанн понюхал елей и как-то непонятно
заметил: Иуда вот в прошлый раз возмутился, а Иисус напомнил ему, что не в
трехстах динариях дело, помнишь? Да, говорю, помню. И с той минуты больше не
сомневалась: Анания - не кто иной, как Иуда.
Мария Магдалина подняла глаза, и Лука увидел: лицо ее снова стало спокойным,
красивым, морщинки побежали по нему, словно лучики света, в карих глазах
замелькали загадочные искорки.
- Ты не хочешь поесть, попить, Лука? - спросила Мария Магдалина.
- Мне достаточно, что я смотрю на тебя и слушаю тебя, - ответил Лука.
- Скоро закончится моя история, господин. - Мария Магдалина отпила медового
молока, языком увлажнила губы. - Иоанн уходил из дома все чаще, теперь уж не
только в сумерки, и все чаще пропадал где-то надолго. Первое время его и
расспрашивать не надо было: он сам рассказывал, что в мире нового. Потом
говорил, если я задавала вопрос; а в последнее время я не лезла ему в душу с
вопросами: и так видела, чувствовала, что не будет он ничего говорить.
Теперь, когда молчал, стал он походить на Иисуса. Попросту говоря, стал
зрелым мужем, заботы его снедали, мысли тревожные; спал он беспокойно, часто
просыпался или, наоборот, до того был измучен, что погружался в глубокий,
как забытье, сон; меня он едва касался. Он уходил, я ждала его; когда
приходил, я мыла ему ноги, ставила перед ним еду. И ласкала его все реже,
потому что заметила: нет у него во мне необходимости, прислушивается он не
ко мне, а к собственным мыслям, а когда рука его касается меня, я ощущаю
лишь холод. Я старалась держать себя в руках; но в душе нарастал страх, что
я могу потерять и его. Когда заболела Марфа и лекари дали понять, что спасти
ее невозможно, во мне что-то сломалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48