С этого времени я смирилась с тем,
что Иоанн тоже скоро меня оставит и что так оно и должно быть. Ведь я много
старше, а у него в жизни большие задачи, Марфа же без меня не может, я буду
нужна ей до последнего вздоха, потому что, кроме меня, у нее никого нет.
Иоанн, возвращаясь после многодневных отсутствий, каждый раз спрашивал лишь:
что, Марфа болеет все? И ходил по горнице из угла в угол, думал о чем-то,
смотрел в окно, но ни разу не сел возле Марфы на край постели. Я ухаживала
за сестрой, выполняла все ее желания, лоб у нее был словно восковой, и я
старалась развлечь ее, рассказывала ей что-нибудь. Бедняжка мучилась долго.
Где-то за неделю до ее смерти, когда она уже стала похожа на мощи, к нам
опять явился чужой человек. Он сказал, что имени своего не может сказать и
что по секрету должен мне кое-что сообщить. Я ответила, что тайны уважаю, но
секретничать не люблю. Он смутился и покраснел, но все же сказал, что послан
из Иерусалима, от некоего высокопоставленного лица, с тайным поручением:
тот, кто его послал, просит и надеется, что я приму ту пустяковую сумму,
которую ему поручено мне передать. И вручил мне триста динариев. Я,
изумленная, спросила, кто послал эти деньги и зачем. Гонец сразу ответил,
что больше сказать ничего не может, и повторил: его господин просит и
надеется, что я приму деньги, они мне могут понадобиться. Я отказывалась, но
гонец сказал, что он не может отнести их назад, к тому же там, откуда он
пришел, знают, что Марфа больна. И, прежде чем я успела что-нибудь
возразить, гонец продолжал: есть у него еще одно поручение - передать
Иоанну, что он может передвигаться свободно, никто его не тронет. Кровь
бросилась мне в голову; кто тебя прислал, чего ему надо, кто тебя прислал,
чего ему надо, повторяла я вне себя, чуть ли не с ненавистью. Я клятву дал,
что не выдам тайну, сказал он смущенно, поклонился мне и был таков. Я готова
была рвать и метать, хотя надо было бы радоваться: теперь не нужно бояться
за Иоанна, да и деньги мне вовсе не помешают. В горнице застонала Марфа, я
крикнула ей: сейчас приду; в последние дни перед смертью она требовала,
чтобы я была при ней постоянно. И вот я стояла перед домом, держа в руках
деньги; я знала, что прислали их не братья, от братьев и Иоанн мог бы их
принести, да и с какой стати братья стали бы мне сообщать, что Иоанна теперь
никто не тронет? Долго ломала я голову, рассказать ли об этом Иоанну, когда
он вернется, и опять решила молчать. Спрятав деньги, села возле Марфы, взяла
в свои ладони ее исхудавшую, слабую руку и долго сидела, глядя в беленую
стену. Думала про Иисуса, потом про Иуду. Потом только про Иуду. Марфа же
тем временем уснула навеки; я не сразу это заметила - только когда рука ее
остыла совсем. Денег хватило, чтобы похоронить ее достойно. Иоанн вернулся,
я сказала ему, что Марфа умерла. Он ничего не ответил, только кивнул. Был он
чем-то сильно озабочен, выпил воды, походил из угла в угол, потом сел туда,
где ты сейчас сидишь, и сказал: мы решили, что я тоже отправлюсь в путь,
очень много работы, Савл и Варнава обошли Антиохию, Петр - всю Самарию. Так
что двинусь и я. Омыла я ему ноги, вытерла, помазала нардовым елеем,
поцеловала его в лоб. Первосвященником стал какой-то Анания, сказал мне еще
Иоанн, потом лег спать: утром он намеревался выйти пораньше. С тех пор
ничего я о нем не знаю. Так и живу одна... Гонец из Иерусалима приходил
дважды в год, иногда тот же, иногда другие люди, но говорили всегда одно и
то же: человек, который их послал, просит и надеется, что я приму этот
скромный подарок, триста динариев. Того, кто послал, назвать не имеют права,
клятву дали. Вот и вся моя история, Лука, с тех пор я живу тихо, беседую
лишь со своими воспоминаниями и очень обрадовалась, узнав, что ты придешь, с
рассвета ждала тебя возле дома... - И Мария Магдалина приподняла свою
прозрачную накидку, отбросила ее назад, на плечи; серебряные волосы ее
блестели, словно месяц в темном безоблачном небе.
- Динарии все еще получаешь? - спросил Лука.
- Уже не получаю. Последнюю сумму получила вместе с завещанием, что мне
принадлежит Земля Горшечника.
- Анания умер. Говорят, сикарии его убили. Другие считают, он сам покончил с
собой.
- Знаю, - сказала Мария, задумчиво глядя куда-то вдаль. - Он мне приснился
вдруг; кажется, в то самое время, когда умер. Стоит в дверях, смотрит на
меня молча, глаза горят, словно свечки...
- Кто приснился? Анания? - поднял голову Лука.
- Нет, Иуда. Худой, весь в морщинах, постаревший, но в глазах пылает любовь.
Я ему говорю: прости, что не пошла за тобой. И пала перед ним ниц, помазала
ноги ему нардовым елеем. Странно было: он стоял в дверях, а я смазывала ему
ноги прямо поверх пыли, он сначала не давался, но я настояла, а когда
кончила, обняла колени его и прижалась к ним лицом. А потом пришла весть,
что умер он... Вот что я могла тебе рассказать, Лука, вот как прошла моя
жизнь. Спрашивай.
Лука долго смотрел на Марию Магдалину, на ее сверкающие серебром волосы.
Потом встал, вздохнул, подошел к двери, выглянул наружу.
- Полдень уже миновал, - сказал он. - Тени в другую сторону смотрят.
- Много времени ты со мной потерял, с болтливой бабой, не сердись на меня, -
сказала Мария Магдалина. - Ты собирался поскорее уйти, важные дела поминал.
- Да, дел у меня много, и все важные. - Лука все смотрел на тени,
пересекавшие улицу.
- Ты один живешь, господин? - спросила Мария Магдалина.
- Один. Много лет уже один, - тихо ответил Лука. - Жена мне изменила, долго
я страдал из-за этого, потом познакомился с братьями, с Павлом подружился,
много краев мы с ним обошли, много людей приобщили к истинной вере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48