Она считала это самой сложной частью своей работы и более чем за двад
цать лет её поняла, как дорого обходятся ошибки именно в диагнозе. У неё в
отделении было три врача, все молодые женщины, и чтобы опыт каждой из них б
ыл равномерен, и ни одна не отставала бы от диагностики, Донцова кругообр
азно сменяла их, держа по три месяца на первичном амбулаторном приёме, в р
ентгенодиагностическом кабинете и лечащим врачом в клинике.
У доктора Гангарт шёл сейчас этот третий период. Самым главным, опасным и
наименее исследованным здесь было Ц следить за верною дозировкой облу
чения. Не было такой формулы, по которой можно было бы рассчитать интенси
вности и дозы облучений, самые смертоносные для каждой опухоли, самые бе
звредные для остального тела. Формулы не было, а был Ц некий опыт, некое ч
утье и возможность сверяться с состоянием больного. Это тоже была операц
ия Ц но лучом, вслепую и растянутая во времени. Невозможно было не ранить
и не губить здоровых клеток.
Остальные обязанности лечащего врача требовали только методичности: в
овремя назначать анализы, проверять их и делать записи в тридесяти истор
иях болезни. Никакой врач не любит исписывать разграфлённые бланки, но В
ера Корнильевна примирялась с ними за то, что эти три месяца у неё были сво
и больные Ц не бледное сплетение светов и теней на экране, а свои живые по
стоянные люди, которые верили ей, ждали её голоса и взгляда. И когда ей при
ходилось передавать обязанности лечащего врача, ей всегда было жалко ра
сставаться с теми, кого она не долечила.
Дежурная медсестра, Олимпиада Владиславовна, пожилая, седоватая, очень о
санистая женщина, с виду солиднее иных врачей, объявила по палатам, чтобы
лучевые не расходились. Но в большой женской палате только как будто и жд
али этого объявления Ц сейчас же одна за другой женщины в однообразных
серых халатах потянулись на лестницу и куда-то вниз: посмотреть, не пришё
л ли сметанный дед; и не пришла ли та бабка с молоком; заглядывать с крыльц
а клиники в окна операционных (поверх забелённой нижней части видны были
шапочки хирургов и сестёр, и яркие верхние лампы); и вымыть банку над рако
виной; и кого-то навестить.
Не только их операционная судьба, но ещё эти серые бумазейные обтрепавши
еся палаты, неопрятные на вид, даже когда они были вполне чисты, Отъединял
и, отрывали женщин от их женской доли и женского обаяния. Покрой халатов б
ыл никакой: они были асе просторны так, чтобы любая толстая женщина могла
в любой запахнуться, и рукава шли бесформенными широкими трубами. Бело-р
озовые полосатые курточки мужчин были гораздо аккуратнее, женщинам же н
е выдавали платья, а только Ц эти халаты, лишённые петель и пуговиц. Одни
подшивали их, другие Ц удлиняли, все однообразно затягивали бумазейные
пояса, чтоб не обнажать сорочек и так же однообразно стягивали рукою пол
ы на груди. Угнетённая болезнью и убогая в таком халате, женщина не могла о
брадовать ничьего взгляда и понимала это.
А в мужской палате все, кроме Русанова, ждали обхода спокойно, малоподвиж
но.
Старый узбек, колхозный сторож Мурсалимов, лежал вытянувшись на спине по
верх застеленной постели, как всегда в своей вытертой-перевытертой тюбе
тейке. Он уж тому, должно быть, рад был, что кашель его не рвал. Он сложил рук
и на задышливой груди и смотрел в одну точку потолка. Его тёмно-бронзовая
кожа обтягивала почти череп: видны были реберки носовой кости, скулы, ост
рая подбородочная кость за клинышком бородки. Уши его утончились и были
совсем плоские хрящики. Ему уже немного оставалось досохнуть и дотемнет
ь до мумии.
Рядом с ним средолетний казах чабан Егенбердиев на своей кровати не лежа
л, а сидел, поджав ноги накрест, будто дома у себя на кошме. Ладонями больши
х сильных рук он держался за круглые большие колени Ц и так жёстко сцепл
ено было его тугое ядрёное тело, что если он и чуть покачивался иногда в св
оей неподвижности, то лишь как заводская труба или башня. Его плечи и спин
а распирали курточку, и манжеты её едва не рвались на мускулистых предло
котьях. Небольшая язвочка на губе, с которой он приехал в эту больницу, зде
сь под трубками обратилась в большой тёмно-багровый струп, который засл
онял ему рот и мешал есть и пить. Но он не метался, не суетился, не кричал, а м
ерно и дочиста выедал из тарелок и вот так спокойно часами мог сидеть, смо
тря никуда.
Дальше, на придверной койке, шестнадцатилетний Дёма вытянул больную ног
у по кровати и всё время чуть поглаживал, массировал грызущее место голе
ни ладонью. А другую ногу он поджал, как котёнок, и читал, ничего не замечая.
Он вообще читал всё то время, что не спал и не проходил процедур. В лаборат
ории, где делались все анализы, у старшей лаборантки был шкаф с книгами, и
уже Дёма туда был допущен и менял себе книги сам, не дожидаясь, пока обменя
т всей палате. Сейчас он читал журнал в синеватой обложке, но не новый, а по
трёпанный и выгоревший на солнце Ц новых не было в шкафу лаборантки.
И Прошка, добросовестно, без морщин и ямок застлав свою койку, сидел чинно
, терпеливо, спустив ноги на пол, как вполне здоровый человек. Он и был впол
не здоров Ц в палате ни на что не жаловался, не имел никакого наружного по
ражения, щеки были налиты здоровою смуглостью, а по лбу Ц выложен гладки
й чубчик. Парень он был хоть куда, хоть на танцы.
Рядом с ним Ахмаджан, не найдя с кем играть, положил на одеяло шашечную дос
ку углом и играл сам с собой в уголки.
Ефрем в своей бинтовой как броневой обмотке, с некрутящейся головой, не т
опал по проходу, не нагонял тоски, а подмостясь двумя подушками повыше, бе
з отрыву читал книгу, навязанную ему вчера Костоглотовым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25