Корову она, правда, в свой хлев не переводила, но выгоняла ее к пастуху и встречала вечером, отпасывала вторую очередь, доила и ведрами таскала молоко домой: мать не особенно гонялась за молоком, а когда и просила — так много ли ей надо!
Имея теперь двух коров, Волька налила молоком все котлы, чугунки, миски и, как шутил Кагадей, даже корыто.
— У нас уже свиньи и те этого молока не едят,— улыбался он в свои усы, хитровато поглядывая, как Волька пытается припутить молоко.
А та, управляясь с этой молочной рекой, таскала и таскала из Грукова, а то и из самого Азеричина большие чугуны.
— Она думает, если у нее котлов много будет, так и молока меньше станет,— посмеивался на деревне Тимоха.
И действительно, Волька уставила посудой с молоком обе хаты, сени, оставив лишь узкий, в пару половиц, проход — чтобы только пройти,— но молоко все прибывало и прибывало.
— Ты вот был бы хорошим хозяином, так не смеялся бы над женой, а нашел бы поскорее купца.
Покупателей, сказать по правде, приходило много, чаще всего незнакомых,— этим летом они очень зачастили в Жить-ково. Как и ягодники, они сперва спрашивали, Житьково ли это, а затем просили показать им, где живет Кагадей —
тот, что продает корову. Большинство из них осматривали и ощупывали корову, однако покупать почему-то не спешили.
Вчера под вечер к нам подошел один из таких придирчивых покупателей — вместе со своей женой. Он шагал впереди — высокий, жилистый, в соломенной шляпе с обвисшими полями, без сорочки, в одной голубой майке — казалось, он только что работал по двору, а потом надел шляпу и подался на люди. За ним послушно, скромно прячась за спину мужа, шла небольшая ростом, кругленькая, как бочечка, жена. Она, видно, очень добрая у него — все как-то доверчиво улыбалась, поджимая, словно Тимоха, губы: наверное, не хотела показывать, что при чистых и красивых передних зубах у нее совсем нет коренных.
Поздоровавшись, мужчина сперва расспросил, чьи это дети бегают здесь, но ответ матери: «Этот — дочкин, а тот — сынов»— его не удовлетворил, и он долго еще допытывался, какой же это Тот, а какой Этот, словно для него это было очень важно.
Мальчишки, набегавшись, присели невдалеке и стали слушать, как про них подробно расспрашивает незнакомый человек, шептались между собой и хихикали.
— Замолчите, неслухи!— не слишком строго успокаивала их бабуся, но Петруси видели, что она не злится, и смеялись по-прежнему.
Мальчишки не любили, когда кто-нибудь расспрашивал о них так вот подробно. Однажды они даже вернулись из Грукова, куда ходили за хлебом,— вернулись с пустыми руками.
— Неужели магазин закрыт?— спросила бабуся.
— Нет, открыт.
— Так почему же вы ничего не купили?
— А нас как окружили груковские бабы, как начали расспрашивать: «А не Надежины ли вы внуки будете?»— так мы ходу...
— Вот дикари,— только и сказала мать.
Сейчас мальчишки все еще сидели невдалеке и, не слушаясь бабусю, продолжали хихикать.
Подсев к нам, гость придирчиво расспрашивал про Кага-дея, про его семью, интересовался, как ходит корова в стаде, какую траву ест, какие у нее рога, какой хвост, словно, в глаза не видя ни Кагадея, ни корову его, заранее был уверен, что его собираются провести, всучить вместо коровы никуда не годный товар. Ответы матери также слушал с недоверием — дескать, нахваливайте, нахваливайте — сосед
соседу, я понимаю, не станет обедню портить. Поэтому мать в разговор особенно не вмешивалась — только отвечала на его вопросы.
Человек из Мамонов — а это был начальник тамошней небольшой железнодорожной станции — сидел на месте бывшей траншеи, опустив ладони до самой травы. Большие жилистые руки, сухощавая фигура — все выдавало в нем крестьянина, труженика, который знает, что такое трудная работа земледельца. Из-за его спины стыдливо выглядывала жена,— она и здесь, подобрав босые ноги под платье, села позади мужа.
Он, подозрительно присматриваясь к нам с Андреем, к Вере — мол, нет ли здесь Кагадеевых,— продолжал расспрашивать про корову:
— Слушайте, а ноги у нее тоненькие или нет?
— А кто их знает, тоненькие они или толстые,—ответила мать.— Как-то не присматривалась. А разве это надо знать?
— Э-э, не говорите! Надо, да еще как надо. Если ножки тоненькие — корова молочная, хорошая.
За его спиной смущенно улыбалась одними губами жена.
— А хвост, не заметили, у нее выше колен или ниже?
— И это важно?
— А как же! Ниже — корова молочная; и надо еще чтобы пуп видно было,— и купец показал пальцами, словно приставляя себе тот пуп.— Не помните, видно у нее или нет?
— Кто его знает,— пожала плечами мать.
— Да как же вы так — не знаете? Как себе корову выбирали — так небось все высмотрели.
— Айё! Да как я ее себе выбирала?— мать уже начинала злиться.— Я пошла вот к деду в Авдейково, тот мне кружку молока налил, я выпила, отдала деньги, повод в руки — и повела домой.
— Э-э, нет, я так с бухты-барахты корову покупать не буду! Шах-мах — и повел. Придешь домой, а она, к примеру, одну водичку дает. Жиденькую такую, синенькую. А мне ж вода не нужна. Я воды вон и из своего колодца могу достать. Мне молоко надо.
Жена, по-прежнему не раскрывая рта, улыбалась. Муж будто и не замечал ее.
— Э-э, нет, так корову никто не покупает,— не унимался он, настороженно посматривая на нас.— Я вот пойду сейчас туда, пускай хозяйка при мне подоит ее, я сам молоко попробую, а потом еще и в бутылочку налью,— он достал из кармана пустую четвертушку из-под «Экстры» и вынул
затычку — то ли хотел показать нам, то ли надо было убедиться самому, что она не потерялась,— налью и с собою отнесу домой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55