И даже единственная дочь живет в Витебске — опять же не с нею.
В этом году Зинка вновь прислала письмо: «Мама, нужны деньги на золотые кольца — я выхожу замуж». И хот» кое-кто из женщин посмеивался — дескать, Зинка знает, как дурачить мать,— понадобятся деньги, она и пишет: выхожу замуж,— Мотя все же отвезла в райцентр на приемный пункт ладного кабанчика и тут же с районной почты отправила деньги дочери.
После этого о Зининой свадьбе заговорили всерьез — и Млынари, и Груково, и Веселевки подтвердили: точно, Мотина дочка наконец-то выходит замуж и Житьково ждет свадьбу.
Но свадьбы Житьково не дождалось. Зина с женихом собрали небольшой вечер в Витебске, в ресторане «Двина», где сели за сдвинутые столики ближайшие ее подруги и его друзья. Сама Мотя на свадьбу не успела, опоздала: подвели автобусы, они то не брали, то задерживались, то ломались. И мать приехала к молодым, когда они, распрощавшись с гостями, счастливые оттого, что остались одни, целовались в тесной Зининой комнате на частной квартире — где-то на окраине Витебска. Мотя, разжалобившись, виновато рассказывала им о своих приключениях:
— А я хожу вокруг того ресторанта — нашла сама, хорошо, что близко от вокзала,— а войти боюсь. Потом отважилась — не укусят, думаю. «Есть тут какая-нибудь свадьба?» — спрашиваю у девчат. «Есть, говорят, посмотрите». Я приглядываюсь, приглядываюсь, а тебя, доченька, нет среди них. Молодая-то есть, но, кажется, не ты. Да и ошибиться ж боюсь: я же тебя, дочушка, в фате и не видела, может, ты и не такая в ней. А тебя, зятек, так и вовсе я не могла узнать — мы ж с тобой и не встречались. Но, осмотревшись, говорю: «Нет, не моя это свадьба. А еще есть?» — «Нет,— отвечают.— Была одна, да ушла». Тогда я и догадалась, что это вы ушли. Вот и приехала.
Нынче Зина впервые собиралась показать Житькову своего мужа. Мотя, поджидая зятя, убрала в хате и в чулане, повыскребла закоптевшие в печи чугунки, сковородки и кастрюли, подмела-прибрала во дворе, притащила от сестры Маруси из Грукова старую, совсем уже поломанную радиолу, из которой самый младший, третий Марусин сын (у нее еще две девочки) повыдирал начинку, стерла давнюю
пыль, въевшуюся в полировку, и, набросив на приемник салфетку, поставила его в красный угол — пусть не думает зять, будто она такая уж бедная: у нее вот и радио есть, только, как назло, недавно что-то испортилось, не говорит.
Но зять все не ехал. Приезжала сестра его, Зинина золовка, побыла две недели, а потом сказала, что ей тут скучно, нечего делать, и уехала обратно в Витебск...
Мотя, услыхав, что письмецо ей еще не пришло, так и не добежав до нас, повернулась и, не переставая вытирать руки о фартук, пошла назад к своей хате.
Тимоха посмотрел ей вслед, поправил кепку, которая была из той же диагонали, что и галифе, и опять усмехнулся в свои рыжие усы, стараясь немного прикрывать губой щербину во рту:
— А еще же Цытнячиха не видела, что я из Грукова иду. Та бы тоже выбежала: «Есть ли что моей Люсе?»
Цытнячихина Люся, высоконькая, но какая-то нескладная, худенькая и длинноногая, как все подростки, девчонка, поступала нынешний год в Ленинграде в то самое медицинское училище, которое только что окончила Кагадеева Света. Недавно она ездила сдавать экзамены и теперь со дня на день ждала вызова на учебу. Словно думая, что от этого письмо придет скорее, Люся чуть ли не каждый день бегала в Груково — пообедает, возьмет в руки сумку и пошла себе: как будто ей нужно в магазин, как будто она за хлебом туда идет. Обратно Люся частенько возвращалась вместе Тимохой или с его Волькой.
— А ты Люську в Грукове не видел? — Мать поднялась о скамейки и стряхнула с подола очистки в ведерко.— Она же следом за тобой побежала.
— Нет, возле магазина ее не видно было.
— Да вот и она, легка на помине,— кивнул Андрей — он по-прежнему фыркал над кружкой, из которой поливал ему сын.
— И верно — Люся,— подслеповато вгляделся Тимоха, а когда девочка подошла ближе, спросил: — Где это мы с тобой, девка, разминулись?
Люся смутилась, опустила глаза:
— А я там у одноклассницы загулялась. И не заметила, как почтальонка прошла. Надо же — проворонила.
Остановилась и, как и Мотя, уставилась на газеты, которые Тимоха держал в руке.
— А вам, дядька, ничего моего не отдавали?
— Во как ты уверенно ждешь,— опередил Тимоху Андрей.— Может, ты еще и не поступила. Может, тебе документы назад пришлют. А ты уже ехать на учебу собралась...
— Не знаю, девка, поступила ты или нет,— вновь усмехнулся Кагадей,— но никаких писем никто мне не отдавал.
— Так, а у вас же газеты...— робко заметила Люська.
— Газеты, девка, старые. А письма твои некому отдавать,— Тимоха обвел всех взглядом и пояснил: — И носить теперь некому.
Когда Люська ушла домой — она все оборачивалась и подозрительно посматривала на газеты,— мать спросила:
— Как это некому носить? А куда ж Галька подевалась?
— Опять, Надежа, съехала твоя Галька.
Каждый год, сколько я приезжаю в Житьково, мне всегда удавалось хоть раз за лето увидеть почтальонку Гальку — молодую красивую женщину со светлым гордым лицом, с какой-то недеревенской осанкой, с загорелыми и стройными ногами. Она все лето ходит босиком, отчего ступни ее стали шире, а пятки потрескались, но Галька умеет так встать, так повернуться, так поставить ногу, что каждому сразу бросается в глаза все, чем привлекательно ее молодое, плотно обтянутое простым ситцевым платьем тело, и тогда всякий, даже не зная ее, может уверенно утверждать, что она хоть год, хоть два, но все же пожила где-то в большом городе.
Миша, груковский хлопец, познакомился с ней в Ленинграде, когда работал на Кировском заводе, и женился еще до армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55