В минуты философского настроения Скирмонис иногда удивлялся, как два человека, общаясь только на расстоянии, могут дойти до такой степени близости, пытался найти этому причину, и каждый раз приходил к тому же выводу: их сблизила искренность. Искренность и человечность самого Диениса. Но прежде всего искренность. Если б они не были искренними, откровенными до конца, разве обнажили бы друг перед другом свой внутренний мир?
Расставшись с Диенисом, Скирмонис позвонил Веронике, что они смогут встретиться не в четыре часа, как уславливались, а только после семи.
— Снова обстоятельства изменились? — съязвила она, но притворилась, что охотно перенесет свидание на вечер: такое время для нее даже удобнее, потому что в четыре она должна идти к портнихе.
— Может, чашку чая? — предложил Диенис, когда в условленный час к нему зашел Скирмонис. — Или кофе? Моя секретарша сейчас приготовит.
— Нет, — Скирмонис резко встряхнул головой.— Разве что вам самому хочется. А для меня — никакой телесной пищи. Зашел просто так. Поговорить, отвести душу Не надеюсь, что вы поймете до конца, оправдаете, но не думаю, что и осудите... Да, когда не надо, кажется, что вокруг тьма друзей. А когда начинаешь всех перетряхивать, искать такого, которому мог бы доверить тайну, не побоявшись, что тебя осмеют, видишь, что это всего лишь обыкновенные знакомые. А поскольку вы человек не этой категории, уважаемый Томас, то и...— Скирмонис развел руками, не найдя подходящего слова.
— Я слушаю вас, друг мой, — подбодрил Диенис, усаживаясь в кресло и нервным движением взволнованного человека предлагая место перед собой своему гостю.
Скирмонис. Не знаю, где вы это сказали, скорее всего в мастерской, когда смотрели, как я работаю... А может, расхаживая, вот как я теперь, может, слушая у меня пластинки... неважно, где и когда, но вы действительно это сказали, уважаемый Томас, и я могу повторить слово в слово: «Быть творцом — огромное счастье. Умение создавать духовные ценности — это неоценимый дар, которым мало кого одарила природа. Я преклоняюсь перед этими счастливцами, но не завидую им: кому многое дано, с того многое и спросится. На ваших, художников, плечах, лежит страшная ответственность, и вы сами прекрасно это понимаете: работать, работать, работать! Без передышки, ни на минуту не опуская рук. Потраченный впустую час — уже преступление, ведь если ремесленника могут заменить тысячи таких же ремесленников, то творца — никто!» Я преступник, уважаемый Томас! Да! Каждое утро прихожу в мастерскую, чтобы проваляться свои рабочие часы на диване или пробродить в мастерской среди своих уродцев, и смысл жизни вижу лишь в коротких минутах любви, пережив которые с нетерпением жду их повторения. «Любовь окрыляет творца...» Не знаю, какой идиот изрек подобный абсурд: мне она только мешает. Нет, более того: она убила во мне любое желание творить, парализовала фантазию, осмеяла само Творчество. Влюбиться в мои годы... Более чем смешно, уважаемый Томас!
Диенис. Нет, совсем не смешно. Каждый человек кого-нибудь любит, только не все осознают это. Думаете, до этой женщины вы не любили? Не может быть! Вы любили жену, искусство, свои удавшиеся
произведения. Любовь была, и она есть, только сейчас все это подавила стихия страстей. Нас с Ривой многие считают идеальной парой — мы относимся к тем счастливчикам, которые сумели уберечь любовь и верность до старости, — но я не думаю, что это только наша заслуга. За это, друг мой, по-видимому, надо благодарить обыкновенную случайность, что жизнь не подвергла нашу любовь таким испытаниям, перед которыми она бы не устояла.
Скирмонис. Насколько мне известно, вы с Ривой прожили почти тридцать пять лет. Не поверю, что за столько времени судьба ни разу не совала палок в колеса супружеской жизни. Но у вас нашлись силы их сломать. А почему? Может, вы и споткнулись бы перед серьезным испытанием, если бы не нашли: вы — свою женщину, единственную в мире, Рива — своего мужчину, тоже единственного. А я, по-видимому, где-то разминулся со своей... Уне хорошая женщина, но не для меня, давно знал, что не для меня, но смирился с судьбой... Однако глупая надежда все дурачила сердце: ведь где-то, тоже без любви, чахнет и твоя суженая, мечтая о своей половинке... В один прекрасный день сведет вас счастливая случайность, и... Жизнь ведь не может быть сплошь несправедливой.
Диенис. Хм... Ну и как? Свела?
Скирмонис. Не знаю, уважаемый Томас. Если б вы спросили об этом месяца два назад, я бы ответил положительно. А сейчас, когда трезвее начинаю думать о своих отношениях с этой женщиной, не нахожу точных слов, чтобы их охарактеризовать. Иногда мне кажется, что я ухватился за нее, спасаясь от однообразия семейной жизни, от этой проклятой скуки, преодолеть которую не в силах даже творчество.
Диенис. А вы не подумали, друг мой, что точно так же вы могли бы завести роман с любой другой женщиной, если б только она проявила инициативу?
Скирмонис. Не так давно такая вероятность показалась бы мне оскорбительной, а сейчас — почти реальной. Да, совсем реальной. Но бывают такие минуты, когда я гнушаюсь собой, подумав об этом. Хочу упасть перед этой женщиной на колени и просить прощения, что так унизил ее. Однако самому себе становлюсь смешным и, порассуждав хладнокровно, прихожу к выводу: не люблю ее, да и она меня не любит;
если и любит, то такая любовь мне не нужна, она приносит лишь зло.
Диенис. Вы правильно решили, друг мой: не нужна. Мне трудно судить, как горячо вы любите друг друга, да и вообще можно ли подобную игру в чувства называть любовью, но я не думаю, что настоящая любовь мешает творчеству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145