Темный коридор, отдающий запахом плохо проветриваемого помещения. Штукатурка, сыплющаяся со стен. Старая тяжелая дверь (неизвестно, когда крашенная) в вонючий двор. («Скоро попросит средства на ремонт... Кукиш! Кукиш! Кукиш!»)
«Тебе лучше знать... тебе лучше... Помнишь?» — догоняет его голос Диениса — абсолютно бесстрастный, судящий и одновременно великодушно прощающий.
Тялкша отгоняет его, как всегда, когда непонятный
намек возбуждал, казалось, давно уже погруженные в прошлое воспоминания. Нет, он не стыдился того, что сделал. Не стыдился и не сожалел об этом, потому что был уверен, что поступил согласно своим принципам и совести коммуниста. Даже спустя много лет, оглядываясь на прошлое, он не находил в нем ничего такого, за что мог бы себя судить. Правда, немного было неприятно, что он не посмел этот факт огласить с трибуны, открыто, а обсудил его в кабинете высокого человека, перед тем написав соответствующую докладную в другое компетентное учреждение.
Разве мало того, если ответственный советский руководитель без стеснения заявляет при своих сотрудниках: он тоже может ошибаться, как каждый смертный, так что, полагаю, в данном вопросе нельзя слепо с ним соглашаться, мы должны действовать по своему разумению, принимая его решения.
Тялкша несколько раз в различных вариантах повторил эту мысль, опасливо ежась под внимательным, испытующим взглядом, который как бы поощрял его: «Ну еще, еще. Неужели вы думаете, что этого достаточно, чтобы осудить человека, всей своей жизнью доказавшего преданность партии и родине?»
Конечно, этого было достаточно. И он не мог забыть этот недоверчивый взгляд. Пусть не думают, что он, Модестас Тялкша, какой-нибудь дешевый доносчик, который хочет оттяпать место Диениса. Нет, нет, он не из таких! В первую голову для него государственные, партийные, а потом только личные интересы. Он не Диенис, этот гнилой либерал с анархистским душком. Гордец, которому плевать на авторитеты. Критикан, мутящий воду, подстрекатель... Строит из себя добродушного мудреца, а на самом деле — первый кандидат в оппортунисты...
Тялкша так раззадорился тогда, что не успевал приводить примеры, наколов из спичек целую телегу дров, и, лишь очутившись на улице и немного поостыв, спохватился, что слишком далеко зашел.
Вскоре Диениса спихнули с его высот, которых он действительно не хотел. Тялкша втихомолку торжествовал, изредка только чувствуя себя не в своей тарелке, но утешаясь тем, что перед этим все-таки успел воспользоваться трибуной, с которой, как положено принципиальному коммунисту, откровенно
выразит свое мнение об ошибающемся товарище Разумеется, осторожно, общими фразами, гораздо дипломатичнее и мягче, чем в том кабинете с глазу на глаз, но суть заявления была та же самая: забота бесконечно преданного стране гражданина о чистоте руководящих кадров, где не так уж много таких мудрых и верноподданных людей, как он, Модестас Тялкша.
Ишь, он еще будет напоминать мне про то собрание, безответственный элемент. «На своей шкуре испытал...» Испытатель нашелся... Не распространялся бы сейчас, не искал виновников, забыв, что истинный виновник ты сам. Потому что я и мизинцем бы не шевельнул, если б не твоя раскольническая деятельность. Надо выметать сор из нашей светлой избы. И выметал. Пускай не подчистую, но хоть в уголок метлой сор загнал. Как видно, опять голову поднимаешь — живучи они все, гадюки. Но далеко не уползете, не совьете себе гнезда — Модестас Тялкша еще жив.
Жив! Жив!
Тялкша нетвердым шагом наконец-то миновал двор. Автомобиль. Под языком таблетка. Таблетки-то уже нет, только сладковатый вкус валидола — проглотил у Диениса, забывшись. Вот противный тип! У такого можно не только таблетку, а черт знает что проглотить. Ну ладно, можешь разоряться, сукин ты сын, посмотрим, кто кому первый понадобится.
После такого непочтительного приема хорошо сидеть на привычном месте — рядом с шофером — и чувствовать, как мимо движутся картины города; не наблюдать, а чувствовать, потому что мозг все еще распален злостью. Прошелся этими вонючими коридорами Диениса, и хочется сравнивать себя с кротом, выбравшимся наконец на поверхность земли. И правда ведь оживаешь, войдя через стеклянную двустворчатую дверь в свое учреждение. Да, да, в свое учреждение. Во-первых, холл. С мебелью по спецзаказу, с пальмами в кадках. Мягкий ковер под низким продолговатым столиком. Просторный светлый коридор. Приемная с единственным портретом. Секретарь-машинистка, не улыбающаяся никому, кроме своего шефа. И какой леший попутал его пойти к этому бесхребетному типу, в надежде, что тот сможет (и захочет) помочь! Дурак! Выставил себя на посмешище, и все тут. Ну ладно, мы еще посмотрим, да, да, посмотрим...
Модестас Тялкша проходит мимо секретаря-машинистки, едва заметным кивком ответив на ее приветствие. С одного из стульев у стены поднимается фигура, идет вслед за ним. Секретарь предупреждает: «Простите, товарищ Скирмонис, я же вам говорила, что сегодня не приемный день...» Однако человек, названный Скирмонисом, уже подошел к обитой коричневым коленкором двери, которая не успела захлопнуться, проглотив Тялкшу, бочком протискивается в кабинет, наглой улыбкой отражая растерянный взгляд хозяина.
— Товарищ Скирмонис? По какому делу, товарищ Скирмонис? Я сегодня крайне занят.
— Я ненадолго, товарищ Тялкша. А дела, если говорить откровенно, почти никакого. Во всяком случае, с официальной точки зрения. Я хотел только, чтоб вы ознакомились с одним любопытным документом. Касающимся вас...
— Меня?
— Да, вас—Скирмонис, не ожидая, пока хозяин опустится на свой стул за массивным письменным столом, удобно устроился в одном из двух кресел, отведенных для посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145