Придется согласиться с психологами, которые утверждают, что в мозгу каждого человека устроена невидимая радиостанция.
— Да? Что ж, а мне остается только согласиться с вами. Который день уже чувствую необходимость встретиться с близким человеком, только не знал, что этим человеком окажетесь вы, уважаемый Томас.
— Без подхалимажа, ох, без подхалимажа, друг мой, одними прекрасными словами не отделаетесь! — Диенис улыбается в бороденку, потирает ладони, не
может устоять на месте. — Я слышал, вы работаете над скульптурной группой для новой Оперы?
— Болтовня! — Скирмонис возмущен и обижен, словно Диенис сам виноват в этих слухах. — Уже решено, что перед театром будет стоять фигура нашего великого солиста Кипраса Петраускаса. Нет, товарищ Диенис, ничем свежим не смогу вас порадовать. С той поры, как вы последний раз у меня побывали, я почти не работаю. Сами знаете, что я ни в чем вам не откажу, но сегодня очень бы не хотелось... Понимаете? Очень бы не хотелось, товарищ Диенис.
— О, не волнуйтесь, друг мой. И не переживайте, если немного застряли. Творческая передышка... или как там у вас?.. Это же естественно, не удивляюсь. Человек — не машина, не сверхъестественное существо, хоть и творец.
Скирмонис качает головой, страдальчески улыбаясь. Нет, он не чувствует себя изнуренным, опустошенным в том смысле, который имеет в виду Диенис. Можно, конечно устать до такой степени, что и сама твоя профессия становится противной, можно даже пережить временную творческую импотенцию; нет, все это не страшно — страшнее всего лишиться душевного равновесия!
— Без сомнения, — соглашается Диенис. — Почувствовать, что ты бессилен оправдать свое призвание, что у тебя отняли возможность выполнить свой долг как творца перед обществом... да, это драматическая ситуация, я хорошо вас понимаю, маэстро. Но, поверьте, все это пройдет, ведь не первый же раз вы переживаете подобное состояние? Вы несчастны, я понимаю, но, увы, не могу ничем помочь: от этой болезни пока еще не изобрели лекарства.
— От любви? — Скирмонис смотрит на Диениса разинув рот, дивясь этим двум словам, прогремевшим неожиданно, наподобие выстрелов, да и выстрелил-то, кажется, не он сам, другой за него нажал на спуск.
Диенис растерян.
— Так, так, так, — машинально щелкает языком, оглядывая с сомнением Скирмониса.— Вроде бы вы сами установили себе диагноз... Или я ослышался?
— Совершенно верно, уважаемый Томас. — Скирмонис минутку стоит ссутулясь, опустив голову. — Сам не знаю, что со мной творится... Несколько секунд назад и не думал сказать то, что вы услышали. Но раз
уж это произошло, значит, должно было произойти. Я не сожалею об этом. Вы для меня не просто хороший знакомый, заслуживающий уважения и доверия. Да, да, не просто знакомый. Мне нечего от вас скрывать.
Диенис молчит, ероша кончиками пальцев боро-денку. Мягкий, улыбчивый взгляд открытых глаз с любопытством и плохо скрываемым удивлением изучает Скирмониса.
— Вы очень заняты? — спрашивает тот.—Может, найдете минутку времени для разговора?
— Сейчас? — Диенис достает карманные часы.— Через пятнадцать минут я должен быть у Тялкши. Служебный разговор. Но после пяти я к вашим услугам, маэстро.
— Благодарю.
— Буду ждать. — Диенис приподнимает шляпу и уходит. В двух шагах останавливается и бросает взгляд через плечо, словно решив убедиться, что действительно только что разговаривал со Скирмонисом.
«Этот человек всегда другой и всегда тот же самый».
Примерно так подумал Скирмонис о Диенисе (хотя еще без оснований для этого), когда тот впервые появился у него в мастерской около полугода спустя после их знакомства у Тялкши. Скирмонис удивился этому неожиданному визиту, но и обрадовался, сам не зная почему, — он не любил, чтобы за работой ему смотрели на руки. Но Диенис — дело другое... Как-то сразу он занял прочное место в сердце, хотя ничем нельзя это объяснить, — по-видимому, иначе и быть не может, когда встречаются два родственных духом человека. Правда, и характерами, и отношением к определенным явлениям жизни они сильно отличались, но это их только еще больше сблизило, потому что они идеально дополняли друг друга. Скирмонис, довольно скептически относившийся к художникам, был доволен, почти благодарен за то, что Диенис поклоняется искусству, смотрит на творца почти с набожным почитанием, словно на какую-то загадку природы. В мастерской он появлялся редко — два-три раза в год, но, заглянув, мог торчать битые часы, наблюдая за тем, как работает скульптор. Отказавшись от предложенной чашки кофе и извинившись, что помешал, он садился на табурет с таким видом созерцающего аскета
на неузнаваемо изменившемся лице, что невольно напрашивалась мысль: Диениса больше волнует сам процесс работы художника, чем законченное произведение.
Однажды Скирмонис (тогда он кончал в глине скульптуру «Янус», так и не увидевшую широкий мир) взглянул на Диениса и натолкнулся на его взгляд — восхищенный, почти ликующий. Старик растерялся, смутился и, часто моргая, принялся теребить бороден-ку двумя пальцами, как всегда в минуты сильного волнения. Да, он мешает, конечно, мешает: работающий художник должен оставаться наедине со своей тайной, в часы творческого акта ему необходимо отгородиться от всего мира, чтобы сосредоточиться.
Скирмонис ответил: ему мешают только дилетантские зеваки, жаждущие удовлетворить свое любопытство, а люди, которые ценят и понимают искусство, напротив, — воодушевляют, побуждают замахнуться шире и смелее.
Исподволь между скульптором и почитателем завязалась настоящая дружба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145