— Ну хоть бы и так, если тебе угодно...
— Не завидую. Да ладно, можешь не переживать, тебе и так отломилось.
— О чем ты? Не понимаю. Не груби, пожалуйста, и не говори ребусами.
— Ладно, исправлюсь. Несколько дней назад мы повстречались на зеленых жемайтийских нивах. Рядом с тобой восседал монумент литовской скульптуры, а я, скромный репортеришка, притаился в газике рядом с нашим общим знакомым Ширмонелисом. Потрясающая встреча, верно? По такому случаю следовало усесться всем вместе и выпить по сто грамм, но вы со Скирмонисом позорно удрали.
— Минуточку, минуточку...— Вероника изображает удивление. — Какая встреча? Где? У какого монумента? Что ты тут заливаешь, Альбинас? Если вздумал пошутить, пожалуйста, я люблю остроумных людей. Но такие шутки лучше откалывать не по телефону.
— Выкручивайся, выкручивайся, гадючка, да никуда не денешься: кругом одни муравейники! — Негр-Вильпишюс радостно фыркает, ожидая, что она теперь скажет.
Но Вероника молчит. Тискает трубку, тяжело дышит в мембрану и молчит. Репетирует грандиозную сцену возмущения, удача которой будет зависеть от темперамента и находчивости исполнительницы. Наконец :
— Послушай, Альбинас, если что когда и было... давно должен был понять, что пора забыть... Я тебе не девка какая-нибудь, прошу запомнить это и вести себя со мной прилично. А если тебе приснились же-майтийские нивы с Ширмонелисами, то и смотри эти сны сам. Не знаю, какого нашего общего знакомого создало твое воображение, но я даже в глаза его не видела. Йе надо слишком полагаться на свою наблюдательность, уважаемый, а то можешь жестоко ошибиться. Меня оклеветать тебе, конечно, раз плюнуть, разве что пощечиной в публичном месте смогу тебе отплатить, — но Скирмониса трогать не советую: он человек основательный, и подобные шутки, полагаю, захочет выяснить на суде. А это, надо полагать, не понравится твоему редактору. Понял?
— Отлично, Веро.— Негр-Вильпишюс малость растерян, но не убежден. — Ты хочешь, чтоб я превратил правду в ложь, а ложь в правду. Да будет так! Это не противоречит принципам журналиста, Веро. И все-таки было бы весьма любезно с твоей стороны, Веро...
— Заткнись, идиот! У меня есть имя! Понял?! — Швыряет телефонную трубку и минуту стоит в полной растерянности, кусая побледневшие губы. Здесь же, у телефона,—зеркало. В ужасе смотрит на свое лицо — иссиня-красное, искаженное злостью. Не женщина, а какой-то взбесившийся зверек. Карикатура на бабу! Да еще на такую, которой дашь не менее пятидесяти лет. Надо привести себя в порядок. Несколько взмахов карандашом вокруг глаз, потом помадкой по губам — и цветущая красота восстановлена. Нет, не помогает. Без постоянной улыбки, без освещения изнутри, не выйдет ничего путного. Скирмонис, пожалуй, верно сказал, что красота женщины (только ли женщины?) идет от души. Надо, чтобы там сияло солнце. Хорошее настроение нужно, ясность. А откуда все это взять, если тебе на голову льют помои, которые, как ты полагала, давно уже впитало время? Допущена ошибка? Быть может. Но кто тогда думал, что придется из-за этого переживать? Из-за короткого любовного приключения... Даже не любовного, а просто так... Ведь Робертасу добра желала. А Негр такая свинья, что слов нет. Только одно знает: если женщина хоть раз ему отдалась, то она готова с каждым лечь в постель.
Вероника бросает яростный взгляд в зеркало — так тебе и надо, идиотка! — и уходит в спальню. Из спальни — в комнату сына, оттуда на кухню и обратно. Носится по всей квартире, не находя себе места, а по пятам гонится прошлое. Копаться во вчерашнем дне? Есть ли более бессмысленное занятие? Если воспоминания не дают тебе радости, зачем поднимать из забвения те, которые солью разъедают раны сердца? Это твердит рассудок, и Веронике обычно удавалось повиноваться его голосу, но сегодня она слишком взбудоражена, у нее нет сил, чтобы взять себя в руки. Зашла тогда к Негру-Вильпишюсу. Нет, кажется, на улице встретила. Да совсем случайно, как встречаются десятки и сотни знакомых. И могло (да и должно было кончиться, как обычно в таких случаях, расставаньем с добрыми пожеланиями. Но примерно за полчаса до этого была еще одна встреча. С Витаутасом Станейкой. А еще раньше — здесь время уже следует измерять не одним годом — глупая любовь глупой девчонки. А потом торопливая свадьба (только не с тем, о ком мечтала) и растущее изо дня в день мстительное желание доказать тому, не оценившему ее любви, что ей выпало счастье найти такого мужа, жить с которым блаженство для каждой женщины. Жизнь человека часто похожа на спутанный моток ниток — трудно найти конец и распутать клубок. Вероника глубже не задумывалась над этим. Ей казалось, она давно знает, где конец этой нити, но раз уже все переплелось, то пускай так и останется, досужими размышлениями ничего не распутаешь. Однако, даже не желая этого, она изредка все-таки возвращалась в раннюю юность, в те незабываемые дни, когда она, девятнадцатилетняя девчонка с впервые уложенной шестимесячной, ступила на асфальт обетованного города, на котором собиралась возвести нерушимое здание будущего.
Скромненько одетая, стройная и легкая, она выглядела особенно привлекательно, когда мелкое личико освещала обаятельная улыбка — детское смущение, переходящее в кокетство зрелой, знающей себе цену женщины,— а зетеновато-серые глаза заволакивала лукавая пелена, выдающая неспокойную натуру; держалась она смело, непринужденно, без следа провинциальной застенчивости неверия в себя, столь характерных для большинства сельских жителей, попавших в бурлящий котел города.
Так уж случилось, что в это время в канцелярии педагогического института оказался Витаутас Станейка, доцент, секретарь приемной комиссии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145