Солнце греет спину, ветерка и в помине нет. Жарища страшная. Надо бы съездить в Валакампяй. Искупался бы, повалялся на пляже. Правда, какого черта я притащился сюда со своей папкой? Неужели для скульптуры недостаточно того, что сделано в прошлый раз? Целых пять вариантов с разных точек. Действительно, иногда трудно бывает объяснить, почему ты поступаешь не так, как положено по всем законам логики.
Растягиваюсь на спине. Голубой океан неба то тут, то там забрызган белой пеной облаков. В голову приходят самые дикие мысли.
— Хеля,— говорю,— что бы ты сделала, если б сейчас, мучаясь с этим бельем, поймала золотую рыбку, вот как в сказке, а рыбка сказала: «Пусти меня обратно в воду, добрая девушка, и за это я выполню три твоих желания»? Какое твое первое желание?
— Сдать осенью экзамены в университет.
Сам не чувствую, как сажусь. А она знай себе трет белье и продолжает:
— Потом попросила бы, чтоб вернулся... Словом, чтобы она выполнила еще одно очень-очень важное желание, которое скажу только ей одной... Ну, и последнее... Но это тоже в уме.
— Ты загадочная, Хеля.
— Нет, пан... Только не хочу, чтоб вы надо мной смеялись.
— Меня зовут Людасом, Хелюня. Что же ты собираешься изучать?
— Не знаю пока. Придумаю за лето. А может, подам заявление в консерваторию. Учителя советуют. Говорят, у меня неплохой голос.
Еще один сюрприз!
— Чудесно, Хелюня! Поздравляю! —Я от души радуюсь, словно мне не все равно, кем хочет стать какая-то девчонка из пригорода: певицей или администраторшей колхозного базара.—Раз уж учительница обратила внимание на твой голос, почему бы не попытать счастья? Тем более что у тебя хорошая внешность, что очень важно для артиста, тем более женщины..
— Хорошая внешность? — почти радостный возглас, но такой неожиданный для нее самой, что уши тут же заливаются краской.
— Ну да! Конечно! — все больше распаляясь, продолжаю я.—Все данные. Экстра! И фигура, и ноги, и личико — все как по заказу. Полная гармония. Думаешь, я выбрал бы своей моделью какую-нибудь толстуху?
Хеля негромко смеется. Выпрямилась (спиной ко мне), даже про стирку забыла. По-женски горда и счастлива.
— Честное слово, какой вы, пан...
— ...Людас.
— ...пан Людас...
— Ну ладно, сдаюсь. До поры до времени.
— Вы подарите мне этот рисунок на память? — спрашивает она, не оборачиваясь.—А может, разрешите теперь посмотреть?
— Отчего ж,—говорю,—можно. Но за это тебе придется мне спеть, идет?
— Здесь, на людях? Еще подумают, что совсем ненормальная. Ну и шутник же вы, пан... Людас, ей-богу!
— А я бы тебе спел, будь у меня голос. Люди! Да что мне эти люди? Разве с тобой так не бывало: плевать на все, что о тебе думают, лишь бы не подумал плохо один человек. Один, понимаешь? А все другие пускай катятся к чертям собачьим.
Хеля молчит. Съежилась, как улитка в раковине, наклоняется к воде, полощет белье. От нее пахнет несказанной чистотой, чем-то волнующе прозрачным, она как вздох родничка; и мне снова чудится родная деревня, белые тропинки холстов вдоль пруда, изгороди, увешанные одеждой, вынесенной для проветривания; вижу только что вымытый пол в избе, мать, взгромоздившуюся на стул с закатанными выше локтей рукавами и вытирающую потолок; слышу светлый праздничный запах весны. Хеля, хочу сказать ей, ты напоминаешь мне сейчас огромный праздник; но в последний миг мысль делает неожиданный поворот.
— Хорошо, я покажу этот рисунок, хоть он и не закончен,—говорю.—Да и незачем его кончать, это только набросок для большой работы. Видишь ли, Хеля, я надеюсь со временем стать скульптором. По этому рисунку я вылеплю из пластилина малюсенькую стирающую Хелю. Потом намну глины и примусь лепить такую, какой она должна быть, скажем в метр семьдесят высотой. Потом из этой глины... Но это уже технология, тебе неинтересно...
— Ой, что вы! Говорите, говорите...
— Потом, Хеля, потом; душа скульптуры куда важнее, чем процесс ее изготовления. Скульптура без души, хоть и тщательно сработанная, будет только куском гипса, бронзы или другого материала. А я хочу, чтобы человек, увидев мою Хелю, остановился и задумался. Задумался и был потрясен... Чтобы скульптура
приковала его и не отпускала, пока не выскажет все, что должна высказать. Минуточку, дружище, сейчас будет говорить Хеля Прачка. Разве ты не видишь, какая я юная и прекрасная, как много во мне неуемной молодости? Я еще почти ребенок, но на моем лице взрослая серьезность, под которой виден отсвет страдания. Я пытаюсь улыбнуться, хочу беззаботно расхохотаться, раскинуть руки и обнять весь мир, но... Сама не знаю, что творится в такие минуты со мной, меня сдерживает какая-то внутренняя сила, порожденная коротким, но мучительным жизненным опытом, сила, угнетающая всех, у кого есть сердце и умение думать. Война! Только что отгремевшая война. Тебе ничего не говорит это слово, дружище? Да и вообще, что ты знаешь обо мне? Может, я лишилась дома — ведь миллионы людей во время этой ужасной эпидемии уничтожения лишились родного крова? Может, в войне погибли мой отец или брат, умерла мать — не перечислить, сколько близких приютила земля, которую четыре с лишним года, поливали кровью и слезами. Да, дружище. И вот теперь, когда после этой кровавой бури засияло солнце, я пришла на эти мостки с узелком белья, чтоб очиститься. Для меня это праздник, невиданный праздник. Мир! Я смою пятна слез и крови, хотя сама не пролила ни капли ее, соскребу грязь скотской похоти (я не запачкана, но принадлежу к тому же роду человеческому, его преступления жгут и мою совесть). Для того я и пришла в мир, чтобы очистить загаженное одеяние человечества, — я, Хеля Прачка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145