- сказал мальчик, поднимаясь со
стула.
- Нет! - тут же воскликнула мать, поднимая глаза. Их серые глаза
встретились на несколько секунд. - Нам хватит до утра и того, что у нас
есть. Уже слишком темно. Нужно подождать до рассвета.
- Но нам этого не хватит...
- Я сказала: ждать до рассвета!
И она тут же отвела стыдливо взгляд. Вязальные спицы поблескивали в
свете очага, петля за петлей связывая свитер для мальчика. Опускаясь на
стул, он увидел в дальнем углу комнаты ружье. Ствол в отблесках пламени
светился тускло-красным, как неусыпный зоркий глаз. Вот пламя вспыхнуло,
затанцевало, закрутилось, дым и зола взвились облачком и умчались в
дымоход. Мальчик повернулся к огню, жар которого так приятно согревал лицо
и открытую кожу рук, а его мать, покачиваясь в своем кресле, время от
времени бросала взгляд на четкий профиль сына.
В пламени очага мальчику виделись разнообразные картины. Картины
следовали друг за другом и превращались в живую фреску. Он видел черный
фургон, который тащила пара белых лошадей с траурными плюмажами, и в
морозном воздухе их дыхание вырывалось из ноздрей клубами белого пара. В
фургоне лежал простой маленький гроб. За фургоном - бредущие мужчины и
женщины, плачущие, вздрагивающие. Снег хрустел под подошвами сапог.
Бормотание. Из-под капюшонов глаза бросают испуганные взгляды на гору
Ягер. В гробу лежит мальчик Гриска, вернее, что от него осталось. И эти
останки процессия уносит сейчас к кладбищу, где ждет ее священник.

Смерть. Мальчику она всегда казалась холодной, чуждой и очень
далекой, принадлежащей к совершенно иному миру, не к миру Папы и Мамы, а
скорее, к миру бабушки Эльзы, которая неожиданно тяжело заболела. Папа
тогда сказал это слово: "Умирает. Веди себя очень тихо, бабушка больше не
может тебе петь, она хочет только спать".
Мальчику смерть казалась порой моментом, когда смолкают песни,
становиться хорошо и ты крепко закрываешь глаза. И теперь он смотрел на
черный катафалк, двигавшийся в картине его памяти, пока в очаге не
треснуло прогоревшее полено и с новой вспышкой пламени огненные демоны не
возобновили танец. Он вспомнил слухи, которые шепотом передавали друг
другу одетые в траурные черные одежды жители села Крайек:
- Какой ужас! Всего восемь лет! А душа его уже отправилась к Богу!
- Богу? Будем молиться и надеяться, что это в самом деле Бог, и душа
Ивона Гриски сейчас у него.

Воспоминания продолжались.
Он смотрел на гроб, который с помощью веревок опустили в темный
квадрат выкопанной могилы, пока священник стоял рядом, монотонно повторяя
слова молитвы и покачивая рукой с распятием. Крышка гроба была крепко
приколочена гвоздями и вдобавок окручена колючей проволокой. Прежде, чем в
яму полетела первая лопата земли, священник торопливо перекрестился и
бросил в могилу распятие. Это было неделю назад, до того, как исчезла
вдова Янош, и до того, как в снежную воскресную ночь исчезла вся семья
Шандеров, оставив в пустом доме все вещи. И еще до того, как отшельник
Йохан сообщил о виденных им обнаженных людях, танцевавших на снежном
ветреном склоне Ягера, бегавших наперегонки с огромными лесными волками,
которые встречались в той гиблой округе. Вскоре после этого исчез сам
Йохан и его пес Вида. Мальчик вспомнил странную твердость во взгляде и
чертах лица отца, какую-то секретную искру, мелькнувшую в самой глубине
его глаз. Однажды он слышал, как отец сказал маме: "Они снова
зашевелились".

В очаге, потрескивая, сгорали поленья. Мальчик заморгал и
отодвинулся. Спицы матери, сидевшей за спиной, замерли. Голова ее
наклонилась в сторону двери и она прислушалась.
Ветер вдруг взревел, неся с вершины горы новую снеговую тучу. Утром
дверь будет очень трудно открывать, и белая изморозь будет трескаться, как
стекло.
"Папа должен уже вернуться домой, - сказал сам себе мальчик, -
сегодня такая холодная ночь, такая холодная... Папа, наверное, должен
вот-вот вернуться..."
Казалось, повсюду распростерся полог тайны. Только вчера кто-то
пробрался на кладбище Крайека и выкопал двенадцать гробов, в том числе и
из могилы Ивона Гриски. Гробов до сих пор не обнаружили, но ходили слухи
что священник нашел в снегу черепа и кости.
Что-то ударило в дверь, звук напоминал удар молота, падающего на
наковальню. Удар. Еще удар. Женщина всем телом подалась вперед и
повернулась к двери.
- Папа! - весело воскликнул мальчик. Он вскочил со стула. Картины в
пламени очага забылись. Он направился было к двери, но рука матери
схватила его за плечо.
- Тихо, - прошипела она, и оба они в молчании замерли. Их тени
заполнили дальнюю стену.
Снова тяжелые удары в дверь - громкий, свинцовый звук. Ветер выл, и
это напоминало мальчику рыдания матери Ивона Гриски, когда заколоченный
гроб опускали в затвердевшую от мороза землю.
- Отоприте засов! - послышался голос Папы. - Скорее! Я замерз!
- Слава богу! - вырвалось у Мамы. - О, слава богу!
Она быстро подошла к двери, отодвинула тяжелый засов и распахнула ее.
В лицо ударил ветер, несущий снег, вышибая из глаз слезы, забивая рот и
ноздри. В тусклом свете очага появилась фигура папы, похожего на мохнатого
медведя в шапке и полушубке. На бороде и бровях искрился наросший иней.
Он обнял Маму, почти утопив своим массивным телом. Мальчик прыгнул к
отцу, чтобы обнять его в свою очередь, потому что быть главой дома гораздо
труднее, чем он предполагал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32