У обеих были печальные и умоляющие лица.
Я в жизни своей не видел такого благородного и трогательного выражения лица, как у младшей из дам; а между тем ее нельзя было назвать красивой: красотой мы считаем нечто иное.
Ее лицо не отличалось ни яркими красками, ни правильностью черт, ничто в нем не бросалось в глаза, но оно много говорило сердцу; оно внушало уважение, нежность, даже любовь, – все эти чувства вместе.
В лице этой молодой женщины, если можно так выразиться, сквозила душа, и душа чистая, благородная и нежная, – следовательно, полная очарования.
Не стану распространяться о пожилой даме, сопровождавшей ее; скажу лишь, что это была воплощенная скромность и скорбь.
Закончив разговор со мной, господин де Фекур встал из-за стола и стоя беседовал посреди кабинета с находившимися у него господами. Он довольно небрежно кивнул молодой даме, когда она направилась к нему.
– Я знаю, сударыня, что привело вас сюда, – сказал он; – я уволил вашего мужа; не моя вина, если он все время хворает и не может исполнять свои обязанности. Как прикажете быть с таким служащим? Его никогда нет на месте.
– Ах, сударь, – сказала она голосом, перед которым невозможно было устоять. – Значит, решение ваше бесповоротно? Конечно, вы правы, муж очень слаб здоровьем; до сих пор вы были так добры, что щадили его. Не лишайте же нас своего расположения, не будьте так суровы (это слово в ее устах пронзило мою душу), вы бы сжалились над нами, когда бы знали, в какой мы крайности. Горю моему нет предела, не будьте же непреклонны (кто бы мог остаться непреклонным!). Мой муж выздоровеет; вы знаете, кто мы, и знаете, как мы нуждаемся в вашем покровительстве.
Не подумайте, что она заплакала, говоря все это; мне кажется, если бы она плакала, в горе ее не было бы столько достоинства, оно показалось бы менее глубоким и менее искренним.
Но дама, сопровождавшая ее, не обладала такой силой духа, и глаза ее были полны слез.
Я ни минуты не сомневался, что господин де Фекур уступит; мне казалось, что устоять невозможно. Увы, как я был наивен! Он сохранял полное равнодушие.
Господин де Фекур жил богато; тридцать лет подряд он ни в чем себе не отказывал; а ему говорили о бедности, о безденежье, о нужде; он даже не понимал, что это такое.
У него, несомненно, было жестокое от природы сердце; мне кажется, что такие сердца только ожесточаются от благополучия.
– Ничем не могу помочь вам, сударыня, – сказал он. – Я не беру обратно своих слов; место вашего мужа передано другому, я обещал его вот этому молодому человеку, можете спросить у него.
От этих слов меня бросило в краску; она взглянула на меня, и я прочел в ее взгляде кроткий укор: «Вы тоже хотите причинить мне зло?» – говорил этот взгляд.
«О нет, сударыня», – ответил я тоже взглядом; не знаю, поняла ли она меня; потом я сказал вслух:
– Так вы предлагаете мне, сударь, место, которое занимает муж этой дамы?
– Да, это самое место, – ответил господин де Фекур. – Прощайте, сударыня, я ваш слуга.
– Но в этом нет нужды, сударь, – остановил я его. – Я предпочитаю подождать; вы мне предложите какую-нибудь другую должность, если такая найдется; мне не к спеху; пусть это место останется за достойным человеком, его занимавшим; я тоже мог бы оказаться в его положении, тоже мог бы захворать, и тогда я был бы рад, если бы со мной поступили так, как я поступаю с ним.
Молодая женщина, должен отметить к ее чести, не ухватилась за мои слова; она стояла, потупив взор, и молча ждала решения господина де Фекура; она не пыталась злоупотребить моим великодушием, хотя оно могло бы послужить уроком для нашего патрона.
Урок этот, как я заметил, удивил его, но и привел в крайнее раздражение: ему не понравилось, что я претендую на большую деликатность чувств, чем он.
– Так вы предпочитаете ждать? – холодно спросил он. – Странно. Что ж, сударыня, возвращайтесь домой; послезавтра я буду в Париже и посмотрю, что можно для вас сделать. О вас, молодой человек, я поговорю с госпожой де Фекур.
Дама сделала глубокий реверанс и вышла, не сказав ни слова, с нею ее спутница, а я последовал за ними. По тому, как попрощался с нами патрон, я понял, что мое вмешательство отнюдь не пойдет на пользу мужу молодой дамы; выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
Но вот что удивительно: один из находившихся в кабинете господ тоже вышел через минуту и присоединился к нам.
Молодая дама остановилась на лестнице и стала благодарить меня за участие; по лицу ее видно было, что она искренне взволнована.
Старшая дама, которую она называла матушкой, тоже горячо благодарила меня. Я предложил дочери руку, чтобы помочь сойти с лестницы (я уже научился этой небольшой любезности и гордился своими' познаниями), и в эту минуту к нам подошел тот господин, о котором я говорил выше; он обратился к молодой даме со следующим вопросом:
– Вероятно, вы отобедаете в Версале, прежде чем возвращаться в Париж?
Слова он выговаривал довольно невнятно, и голос у него был какой-то резкий.
– Да, сударь, – ответила она.
– Прекрасно! – продолжал он. – В таком случае, зайдите после обеда в такой-то трактир, где я остановился; мне бы хотелось с вами потолковать; не забудьте же. Вы тоже приходите, – это он сказал мне, – и не опаздывайте; если придете, не пожалеете; поняли вы меня? Прощайте, до свиданья.
И он ушел.
Этот толстый, низенький господин (ибо он был толст и мал ростом и к тому же не говорил, а бормотал себе под нос) выделялся среди посетителей господина де Фекура тем, что держал себя менее спесиво и не так оскорбительно, как прочие; это стоит отметить мимоходом.
– Как вы думаете, что ему от нас нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158