«При дяде я притворяюсь, что все в порядке, – сказал он мне, – но когда его нет, силы оставляют меня».
– Вот как! – подумал я про себя. – Дочь меня боится, племянник боится! Меня это удручает.
Господина же де Боссона я спросил, не знает ли он, что происходит с его подопечным.
– Мне кажется, я по чистой случайности разгадал его тайну, – ответил де Боссон (вид у него был подавленный и озабоченный), – возможно, вам пригодится моя догадка, если вы сочтете нужным воспротивиться намерениям молодого человека. Сегодня утром, разыскивая нужный мне документ, я увидел на его столе портрет, забытый там, вероятно, по рассеянности. Я знал, что племянник ваш влюблен, но не подозревал, кто именно окажется предметом его воздыханий. Больше я не смею вам сказать ни слова.
Холодная дрожь пронизала меня насквозь. Слишком много сходного было в поведении племянника и дочери, и это меня ужаснуло. Я боялся дальнейших разъяснений, но все же необходимость узнать правду превозмогла страх; запинаясь, я попросил господина де Боссона назвать мне имя той, которая внушила племяннику столь сильную любовь, если только это имя ему известно.
– О да, сударь, – сказал он, тяжело вздохнув.
– Но что это? – спросил я, немного овладев собой, – отчего вы вздыхаете? У моего племянника есть и разум и честь; или эта особа недостойна его любви? Если его сердце сделало выбор, он смело может рассчитывать на мое согласие. Он не богат, но если у барышни есть приданое, он пойдет по моим стопам, и этот портрет окажется счастливым предзнаменованием.
– Ах, если бы вы знали, – с горячностью сказал он, – кто эта очаровательная особа, вы не говорили бы легко о деле, которое так глубоко затрагивает… (он на мгновение умолк, чтобы увидеть, угадал ли я его мысль, но я в это время не смотрел на него, и он продолжал). Забота о вашем покое не позволяет мне назвать ее.
– Имя, прошу вас; ее имя! – сказал я с тревогой.
– Вы приказываете, – сказал он, – и я должен повиноваться. Это ваша дочь.
– Моя дочь! – воскликнул я, и некоторое время сидел в кресле, не шевелясь.
– Да, ваша дочь, – подтвердил он, – теперь вы понимаете, почему я не желал увидеть ее здесь.
– Мой племянник влюблен в мою дочь, – повторил я. – Увы! Какой странный выбор! Ведь они почти не встречались! Но нет ли у вас Других доказательств? Успел ли он уже объясниться с предметом своей страсти?
– Я больше ничего не могу вам сказать, – ответил он, – и портрет – единственная улика.
Я вспомнил тогда, что у меня была миниатюра с портретом моей дочери. Я поискал и нашел ее на месте. Улика стала неоспоримой; ведь он мог получить портрет моей дочери только с ее согласия: ей нужно было позировать художнику. Значит, они в сговоре. Вот почему она боится открыть причину своей меланхолии. Несчастный я человек!
Господин де Боссон, удрученный этими словами и не допускавший ни малейшего подозрения, оскорбительного для той, к кому он сам питал тайные чувства, тщетно пытался внушить мне, что племянник мог раздобыть портрет хитростью; ничто не могло меня успокоить.
Я с ужасом думал о подобном союзе, а пока попросил моего друга ничего не говорить племяннику, но привести его днем к обеду. Я твердо решил поговорить с ним и выведать его тайные намерения.
Господин де Боссон ушел, а я еще долго сидел у себя, угнетенный и подавленный. Тот, кого фортуна балует, тяжелее переносит ее немилость. Я сидел один, так безраздельно предавшись печальным размышлениям, что даже не услышал шагов моей жены, когда она вошла в кабинет. Лишь через несколько мгновений, увидя ее, я сказал:
– Кто бы поверил, моя дорогая…
– А что такое? – спросила она.
– Наша дочь… – сказал я и умолк, ожидая, что она скажет. Я был совершенно убит своим открытием, и мне казалось, что все в доме, кроме меня, давно знают о нем.
– Ничего не понимаю, – сказала она, – отчего вы так подавлены? Случилась какая-нибудь неприятность? Или Боссон…
– Не в Боссоне дело, – нетерпеливо воскликнул я. – Дочь… Мой племянник! О боже!
– Что вы хотите сказать? – воскликнула жена, начиная догадываться о причине моего смятения. – Не может быть! Договаривайте, прошу вас…
Я рассказал ей все, что мне пришлось узнать, и поделился с нею своими намерениями. Она одобрила мой план и обещала помочь мне, хорошенько расспросив нашу дочь. Зная вспыльчивый нрав племянника, она советовала быть с ним поосторожнее. Если он узнает, что друг выдал его, то способен выйти из себя и наделать бед. Я обещал следовать ее совету, а она взялась помогать мне во всем и подсказывать, как я должен вести себя; но от горя у меня мутился разум, и я не сумел воспользоваться в полной мере ее советами.
Племянник пришел, и после обеда я увел его к себе в кабинет. Я спросил его притворно непринужденным тоном, доволен ли он своей жизнью. Он ответил холодно, что весьма ею удовлетворен.
– Почему же, – спросил я его, – ты не бываешь на наших вечерах, а если бываешь, то сидишь с таким отчужденным видом? В деревне ты приходишь только к столу, а в Париже выбираешь для прогулок самые уединенные места.
– Я затрудняюсь точно объяснить свое поведение; оно, действительно, должно казаться вам странным в моем возрасте, – ответил он. – По-моему, это делается само собой, без обдуманного намерения.
– Ты не хочешь говорить со мной откровенно: куда же девалось твое доверие? Я люблю тебя не меньше, чем моих собственных детей. Будь со мной пр. ост и откровенен, ибо доверие детей составляет счастье отца, и на доверие вправе рассчитывать друг. Да, милый племянник, я понимаю; у тебя, может быть, зародилось сердечное чувство…
– Неужели вы думаете, – воскликнул он, – простите, что я вас перебиваю;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158