Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ты лжешь. Все лжешь! Прежде чем обвинять мать, задумалась б
ы над тем, какая ты дочь! Ведь ты снова скрытничаешь, снова меня обманываеш
ь! А мне известно все. Именно поэтому я и поклялась вырвать свою дочь из ла
п страшного чудовища, чего бы мне это ни стоило!
РЕНЕ. О чем вы?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Боже, какой стыд! Даже Анне я не смогла об этом рассказать…
Твоя хваленая добродетель Ц гнилой, изъеденный червями плод!
РЕНЕ. На что вы намекаете?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я скажу. Скажу… Верный человек, которого я послала в Лакос
т, подглядел в окно и все мне рассказал. Это было как раз на Рождество.
РЕНЕ. На Рождество?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Где уж тебе вспомнить Ц у тебя, поди, таких ночей много был
о…
РЕНЕ. Рождество… После удачного побега Альфонс запутал следы и тайно при
ехал ко мне в Лакост. Это последнее Рождество, проведенное нами вместе. Бы
ла студеная зима, дул злой северный ветер. Чтобы купить дров, я заложила фа
мильное серебро… Тут уж не до праздников.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Рождество у вас и в самом деле было странное. На дрова у вас
, несчастных, не хватало Ц ай-яй-яй. Решили человечиной топить… Бедные, ни
щие супруги, специально ездившие в Лион, чтобы нанять пять служанок, девч
онок лет по пятнадцать, и еще юнца-секретаря… Видишь, даже это я знаю. А вед
ь я, дура, посылала тебе денег на расходы! Так вот, мой слуга спрятался у окн
а и, насквозь продуваемый ветром, стал подглядывать, каким поразительным
образом справляете вы Рождество. На дрова ты и в самом деле не поскупилас
ь Ц огонь в камине пылал так, что все деревья в саду стояли залитые багров
ым светом.
РЕНЕ. Матушка!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Нет уж, ты выслушай… Альфонс, облаченный в черную мантию, н
о при этом обнажив свою белую грудь, хлестал кнутом пятерых девочек-служ
анок и подростка. Те были в чем мать родила и метались по зале, тщетно моля
о пощаде. Длинный кнут мелькал в воздухе, словно целая стая ласточек над к
рышей старого замка. А ты…
РЕНЕ ( закрывает руками лицо ). Нет!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А ты, совершенно голая, была за руки подвешена к люстре. От
боли ты почти потеряла сознание, по твоему телу, словно по стволу дерева п
од дождем, стекали струйки. Струйки крови, вспыхивавшие рубинами в отсве
тах каминного пламени. Угрожая мальчику кнутом, его сиятельство застави
л несчастного облизывать испачканное тело ее сиятельства. Бедняжка был
слишком мал ростом, и ему пришлось залезть на стул… Он вылизал тебя всю… (
Высовывает кончик языка. ) И не только там, где была кровь… (
Пауза. ) Рене! ( Делает шаг к дочери. Та отшатывается. ) Рене!
Еще один шаг. Рене пятится.
Госпожа де Монтрей хватает ее за край платья.
Рене с силой вырывается.
Госпожа де Монтрей опускает руки.
Ну, довольно. Теперь я вижу, что все это было правдой, твое мертвенно-бледн
ое лицо Ц лучшее тому доказательство.
РЕНЕ. Но, матушка…
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Какие еще тут могут быть «но»?
РЕНЕ. Это случилось только один раз и против моей воли. Клянусь вам! Поступ
ить так велела мне добродетель. Вам не дано это понять.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Опять добродетель! А если он велит тебе ползать на брюхе п
о-собачьи, ты тоже подчинишься? Или превратиться в червя, а?! Где твоя женск
ая гордость? ( Задыхается от рыданий. ) Разве так воспитывала я с
вою дочь?! Дьявол-муж отравил твою душу!
РЕНЕ. Когда обретаешься на самом дне позора, в сердце не остается места ни
для сострадания, ни для нежности… Эти чувства живут в верхнем слое души, и
, когда душа переворачивается вверх дном, грязь и мусор поднимаются наве
рх и замутняют, загрязняют прозрачный и чистый слой… Вы правы, матушка. Вс
е, что вы говорили, Ц верно. Но только жалости к вам у меня нет. Ведь вы ровн
ым счетом ничего не знаете, а стало быть, вреда вам никакого нет и не будет.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Кто, я не знаю? Да мне известно все!
РЕНЕ. Нет, ничего вам не известно. Что можете вы знать о пути, которым идет ж
енщина, решившая быть добродетельной до конца и отринувшая ради этой цел
и все общественные запреты и саму честь?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Так говорят все женщины, ставшие жертвой мерзавцев.
РЕНЕ. Альфонс Ц не мерзавец. Он Ц моя лестница к недостижимому, лестница
, ведущая меня к Богу. И пускай эта лестница затоптана грязными ногами, даж
е забрызгана кровью!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Опять эти твои витиеватые сравнения. Анна и та над ними см
еется.
РЕНЕ. Об Альфонсе иначе говорить нельзя. Он Ц голубь, а не лев. Он Ц малень
кий белый цветок в златокудрой пыльце. И при этом не ядовитой, о нет! Когда
этот голубь, этот цветок прибегает к кнуту, начинаешь себя, себя, а не его о
щущать кровожадным зверем… Тогда, на Рождество, я приняла одно важное ре
шение. Мне мало понимать Альфонса, мало быть его защитницей и опорой. Да, я
вытащила его из тюрьмы и воображаю себя истинно добродетельной женой, но
гордыня застит мне глаза Ц того, что я сделала, мало… Матушка, вот вы упре
каете меня за то, что я все твержу: добродетель, добродетель. Но это Ц добр
одетель иного рода, стряхнувшая ярмо привычного и общепринятого. После т
ой страшной ночи с моей добродетели начисто слетела присущая ей прежде с
песь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Это оттого, что ты стала соучастницей.
РЕНЕ. Да Ц соучастницей голубя, маленького белого цветка в златокудрой
пыльце. Я поняла, что была прежде не женщиной, а зверем, имя которому Добро
детель… Вы же, матушка, и поныне Ц тот зверь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Такого о своей скромной персоне мне слышать еще не приход
илось.
РЕНЕ. Нет? Ну так я вам повторю хоть тысячу раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23