А в ложбинку между грудей мне положили серебряное распятие. Однажды
озорной любовник, когда мы отдыхали после утех, положил мне на грудь холо
дную грушу Ц примерно такое же было чувство. На лоно мне поставили свяще
нную серебряную чашу. Это, пожалуй, несколько напоминало прикосновение н
очной посудины из севрского фарфора… Вообще-то все эти глупости не вызы
вали во мне такого уж святотатственного восторга, когда, знаете, вся дрож
ишь от наслаждения. Потом началась служба, мне сунули в каждую руку по гор
ящей свече. Пламя было где-то далеко-далеко, я почти не чувствовала, как ка
пает воск. Во времена Людовика Четырнадцатого на Черной Мессе, говорят, п
риносили в жертву настоящего младенца. Но теперь времена не те, да и месса
уже не та. Пришлось довольствоваться ягненком. Священник пропел Христов
о имя, ягненок жалобно заблеял где-то у меня над головой, потом вдруг вскр
икнул так, знаете, тонко и странно Ц и тут на меня хлынула кровь. Она была о
бильнее и горячее, чем пот самого страстного из любовников, она заливала
мне грудь, стекала по животу, наполняла чашу, что стояла на моем лоне… До э
того я пребывала в довольно игривом расположении духа, испытывала обыкн
овенное любопытство Ц не больше, но здесь мою холодную душу впервые про
нзила неистовая, обжигающая радость. До меня наконец дошел смысл всей эт
ой тайной церемонии: и кощунственность моей позы Ц с широко, крестом, рас
кинутыми руками, и дрожащий огонь свечей, истекающих горячим воском, Ц о
ни символизировали гвозди распятия… Я рассказываю вам все это не для тог
о чтобы побахвалиться. Главное, чтобы вы поняли: я стала зеркальным отраж
ением Альфонса, разделила трепет его души. Правда, Альфонс предпочитает
смотреть, а здесь смотрели на меня, так что ощущения наши несхожи. Однако,
когда на мое голое тело пролился кровавый дождь, я поняла, кто такой Альфо
нс.
РЕНЕ. Кто же он?!
ГРАФИНЯ. Он Ц это я.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Да?
ГРАФИНЯ. Да, в тот миг он был мной. Окровавленным столом из живой плоти, чьи
глаза стали незрячи, а из рук и ног ушла сила. Трехмесячным зародышем, выки
дышем Господа Бога… Маркиз становится самим собой, только когда вырывае
тся из своего «я», он превращается в выкидыш, залитый кровью выкидыш Небе
сного Отца. И все, кто окружают его в эту минуту Ц женщины, которых истяза
ет он, женщины, хлещущие его, Ц они, они становятся Альфонсом, а он им быть
перестает. Тот, кого вы зовете Альфонсом, Ц тень, мираж, его просто не суще
ствует.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Вы хотите сказать, что на самом Альфонсе греха нет?
ГРАФИНЯ. Да, на вашем языке это называется именно так.
АННА ( внезапно рассмеявшись ). Смотрите-ка, вердикт мадам де Са
н-Фон совпал с приговором блюстителей нравственности из Судебной палат
ы.
РЕНЕ ( порывисто ). Нет на нем никакого греха! Он невинен! Белее бе
лого! ( Показывает свиток. ) Вот, мадам, прочтите. Альфонс свободе
н Ц и все благодаря матушке.
ГРАФИНЯ. Да? Странно. Помнится, шесть лет назад, когда я собиралась вам пом
очь, ваша матушка ни с того ни с сего запретила мне что-либо предпринимать
. С чего бы это вдруг она теперь стала хлопотать о вашем муже… Та-ак, а число
?
РЕНЕ. Какое число?
ГРАФИНЯ. Ну, дата приговора.
РЕНЕ. Не знаю. Я была так рада, что забыла посмотреть.
Г-жа де Монтрей и Анна пятятся в глубь комнаты.
Где же число?.. А, вот! Совсем мелко, я и не заметила. Четырнадцатого июля 1778 го
да… То есть как 14 июля? Ведь сегодня уже 1 сентября… Полтора месяца назад? А
я ничего не знаю и все это время сижу в Париже! Как же так?! ( Пронзитель
ным голосом. ) Анна! Что это значит? Почему нам отдали бумагу только се
годня?
Анна молчит.
Матушка, да что же это такое? Неужели вы целых полтора месяца скрывали от м
еня счастливую весть? Зачем?!
Г-жа де Монтрей молчит.
Альфонс, должно быть, весь истомился, ожидая меня в Лакосте!.. Но… но… Почем
у он не написал? ( Охваченная внезапной тревогой. ) Я немедленно
еду в Лакост.
ГРАФИНЯ. Бесполезно.
РЕНЕ. Это еще почему?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Графиня!
ГРАФИНЯ. Полагаю, что маркиз уже снова в тюрьме. Только в другой. Ваша добр
ейшая матушка наверняка убедилась, что дело сделано, прежде чем сообщить
вам о приговоре.
РЕНЕ. Что за глупости вы говорите! Альфонса освободили… Матушка, ну скажи
те же ей.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Графиня просто шутит.
ГРАФИНЯ. Мадам, боюсь, что вам, добродетельнейшей из матрон, надолго запом
нится сегодняшний день. Придется вам горько раскаиваться, что некогда вы
связались со мной, падшей женщиной. Шесть лет назад вы хотели меня исполь
зовать. Вам понадобилась моя порочность. Потом вдруг передумали и отказа
лись от моих услуг. О, у меня превосходная память! Я могла бы вам простить ж
елание меня использовать, но то, что вы презрели мою помощь, простить ника
к не могу. Вы не представляете, как меня потом мучил тот сострадательный п
орыв, совершенно мне не свойственный. И в память о несостоявшемся благом
деянии я еще раз выступлю в непривычном для себя качестве. Сейчас моими у
стами заговорит сама Истина Ц представляете? И все благодаря вам, дорог
ая госпожа де Монтрей! Должно быть, ваша безупречная честность заразител
ьна.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Мадам! Вы, кажется, намерены совать свой нос в наши семейны
е дела?
ГРАФИНЯ. А разве не вы сами ткнули меня носом в ваши семейные тайны?
РЕНЕ. Мадам, ради Бога, говорите! Вы принесли какую-то страшную весть, да?
ГРАФИНЯ. Бедняжка Рене. Альфонс попал в капкан, расставленный вашей мамо
чкой. А приговор Судебной палаты города Экса был не более чем приманкой, ч
тобы птичка попалась уж наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23