Я ответил, что вы очень утомлены.Папочка удрученно поцокал языком, потом еще что-то спросил. Ларсен перевел.— Теперь Вождь желает знать о своем сыне и дочери.— Насколько мне известно, оба более или менее живы-здоровы.— Звучит как-то двусмысленно, мистер Курзон.— Согласен, профессор Ларсен, но действительное их положение настолько запутанное, что мне придется до вечера объяснять, что к чему. Поэтому скажите коротко: живы-здоровы и счастливы.Карлик переговорил с папочкой, потом спросил от его лица:— Почему вы приехали без них?— Скажите, что я как раз еду на встречу с ними.— Они вас пригласили?— В некоторой степени да.— Опять двусмысленность, мистер Курзон.— Это часть уже упомянутой сложности. Я хотел бы занять некоторую сумму денег.— Вы же известны как миллионер, мистер Курзон. Разве это не так?— Я и есть миллионер. Но тут опять слишком сложно объяснять.— Хотел бы я узнать детали этой запутанной ситуации! Просто умираю от любопытства. Извините. — Профессор передал мои слова державному папочке. Тот пространно ответил. Ларсен обратился ко мне: — Вождь сказал: несомненно. Он готов одолжить вам денег. Сколько вам нужно?— Сто тысяч.У Ларсена челюсть отвисла. Зато папочку сумма нисколько не смутила. Он ответил спокойным кивком, и я полюбил его пуще прежнего. Великий Вождь вышел на минуту из комнаты и вернулся с десятью пачками золотистых банкнот— в каждой по десять тысяч. Он положил их на столик у изголовья постели, а сам присел на кровать возле меня, ласково заглянул мне в глаза, положил руку мне на голову и что-то тихо пророкотал.— Вождь говорит, — перевел Ларсен, — что, невзирая на ваш усталый вид, супружеская жизнь с его дочерью, похоже, пошла вам на пользу.— Скажите ему, пожалуйста, что его дочь стала еще краше, чем прежде.— Я не стану переводить, мистер Курзон. В резервации не принято восхищаться красотой своей скво.— Спасибо, профессор Ларсен. Тогда скажите ему, что Натома удивительно работящая.— Это ему придется по душе.В этот момент дверь распахнулась, и в викиапе появилась работящая скво собственной персоной — она ворвалась как растревоженная богиня. Впрочем, многие ли богини так элегантны и грациозны, как моя женушка?Она бросилась ко мне.— Что такое. Хинь? Что случиться? Ты болеть? Почему на кровать? О, я тебя задушить? Где ты быть? Куда ты направляться? Ты знать, что я приезжать? Как ты узнать? Почему ты молчать?Когда она отпустила меня и я смог вздохнуть и что-то сказать, я ответил на тысячу ее вопросов встречным вопросом: что она здесь делает?— Я не мочь не приехать, — сказала Натома. — Я хочу взять в Эри новый запас здравый рассудок. Я видеть мой брат. И я очень бешеный!Мне до смерти хотелось узнать подробности, но на разговоры времени не оставалось — наступил священный час трапезы. Папочка, профессор, малолетние братья и я сидели за столом, а мамочка и Натома подавали кушанья. Моя несравненная женушка сочла своим долгом вернуться ко всем традициям резервации. На ней был наряд из оленьей шкуры, она скромно потупляла мордашку и исправно краснела, когда малолетние бутузы отпускали шуточки по поводу интимной жизни молодоженов, которые Ларсен решительно отказывался переводить.После трапезы я сделал ей знак, что приглашаю на вечернюю прогулку, она согласно кивнула, но жестом попросила обождать: ей — вместе с мамочкой— предстоит перемыть посуду. Когда Натома наконец окончательно освободилась и мы вышли из викиапа, она скромно следовала за мной, отставая на три шага, как и положено по обычаю. Лишь когда нас больше не было видно из викиапа, она кинулась мне на шею и чуть не повалила меня на землю.— Я любить тебя. О, как я любить тебя! Я любить тебя, даже если ты омерзительный. Ведь ты освободить меня от Эри!— Ну, ты бы, милая, и без меня вырвалась из плена традиций и обычаев.— Как? Я никогда не знать, что есть другой мир. Нет, ты эмансипировать меня и теперь я весь твой.Любопытное явление. Она еще вполне безграмотно говорит на двадцатке, но слово «эмансипация» уже проникло в ее словарь!— И я весь твой, — сказал я. — Наша любовь и преданность взаимны.Она привела меня туда, где любила прятаться в детстве — к высоченному ливанскому кедру. Мы залезли повыше и, укрытые его листвой, сидели рядышком, взявшись за руки, не боясь осуждающих взглядом эрийских замшелых консерваторов.— Кто рассказывать первый? — спросила она.— Ты.— Мистер Гилель быть прав. Мой брат найти меня.— Где он тебя нашел?— Бокстон.— Я и не подозревал, что ты там.— Машины держать нас отдельно. Ты и я.— Верно. Ну и что произошло между вами? Он пытался развеять твою тревогу?— Нет. Я бояться Секвойя. Он не просто дурной мальчик. Он есть холодный. Совсем холодный. Нет сердца.— О-о!— Он больше не быть мой брат.— Сейчас — да. Но снова станет твоим любящим братом, когда все это наваждение закончится.— Он сказать мне, что растереть по стенка весь род человеков, что человеки напрашиваться на беда много, много тысяч лет. Будет смерть и уничтожать. Никакой пощады.— Боже мой! Нет сомнений в том, что у нега и электронной сети слово с делом не разойдется!— Он приказать мне идти в Эри, где я быть в безопасности. Сеть не проникать в резервация. И еще несколько мест, куда она не проникать. Сахара, Бразилия и… и… Я забыть, потому что не слушать.— Почему?— Я выйти из себя. Я сказать ему… Почему ты смеяться?— Да просто я знаю, какая ты, когда взбесишься.— Я сказать ему, что он есть изменник меня, своя семья, свой народ и весь прекрасный мир, который мне показать мой муж.— О-ля-ля! Ты действительно раскипятилась.— Я сказать ему, что я не быть больше скво. Мой муж сделать из меня независимый персона, который уметь думать сам, и я будет делать все возможное, чтобы его останавливать и наказывать, даже если нужно ополчать на него все племена и народы Эри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85