— Что, верхом на лошадях? — поразился Сапа-Шорник.
— Ну, это ты въехал на самый верх на своей кобыле, а я-то влезал на стены по приставной лестнице.
— Но погляди, Ага, никто из горожан не таскает за собой никаких лестниц...
И так были увлечены обсуждением этой непонятной для них задачи оба приятеля, что против обыкновения даже и подшучивать один над другим не пытались...
Дни проходили за днями, а армия мятежного принца все еще стояла гарнизоном в Мешхеде. Воины изнывали от безделья, военачальники придумывали и отвергали разные планы дальнейших действий, сам принц Салар рассылал по всему Хорасану и за его пределы юнцов, вербуя себе сторон ников. Мятежники копили силы. И надо думать, что шахское правительство Ирана было занято тем же...
Так наступил Новруз. Пришла весна, и люди потихоньку стали забывать о холоде зимы. Кто был ранен среди туркменских воинов, тот уже выздоровел, а кто был должен умереть, те уже были преданы земле. На одном из холмов вблизи Мешхеда возникло целое туркменское кладбище.
Дабы отдать дань уважения и умиротворить души погибших, на это кладбище часто являлись их товарищи, из Серахса и из далекого Ахала приезжали сюда родственники, вершили панихиды по усопшим. Постепенно кладбище превратилось в место, куда являлись туркменские воины, чтобы повидать друзей из других отрядов, поговорить откровенно, поделиться новостями и горестями...
Однажды в пятницу за стены города выехали Сапа-Шорник, Ага-Бешеный, Чарыназар-Палван, Пурли-Наездник, Шихмурат-Великан и Гурт-Долговязый.
Изо дня в день теперь набирали силу жаркие дни. Посевы, раскинувшиеся вдоль дороги, по которой к туркменскому кладбищу двигались наши всадники, наливались соками, входили в пору созревания. Раскинувшиеся у Мешхеда на ровном плоскогорье поля раздольно простирались аж до Серахса на север и до Нишапура — на запад. Все эти земли питали водой горные ручейки и речушки. Поля были засеяны хлебами, хлопком, бахчевыми культурами, перемешивались с виноградниками и садами, радуя взоры туркмен, тоже земледельцев, но из более скудного края.
Не вызывали восторга у наших всадников только наделы в полтора-два десятка танапов под сероватыми кустиками, внешне напоминавшими кусты кунжута, но украшенными яркими цветами опийного мака.
— Так вот где вызревает эта отрава,— угрюмо проговорил Шихмурат-Великан, лет пять назад схоронивший своего младшего брата, сраженного не саблей в бою, а употреблением этого зелья.
— Куда глядят правители Мешхеда и всего Хорасана? — отозвался долговязый Гурт, посочувствовавший грустному воспоминанию своего друга-великана.
— Что вы, земляки,— ответил Сапа-Шорник.— Ведь это не цветочки, а золотые монеты вызревают! Правитель тут давно переменился, а мак цветет по-старому...
— Что ни говори, а земли тут прекрасные! Богато, видно, люди живут,— сказал Ага-Бешеный.
— Тебе, дружок, пуля продырявила левую ляжку при взятии Мешхеда, а говоришь ты так, будто потерял при штурме оба глаза. Или ты за чистую монету принял слова нашего принца?
— При чем тут мои глаза? При чем тут принц?
— Ты посмотри, вон трудятся в полях дехкане. Одеты эти бедолаги так, что, швырни тряпье их в огонь, гореть будет нечему. А принц клялся, что оденет голого,— ответил Сапа-Шорник, пришпоривая коня...
На кладбище, куда приехали наши всадники, уже было немало их соплеменников. Молла Абдурахман прочел над могилами павших туркменских воинов молебственные стихи из Корана. Присутствующие, завершая ритуал, вскинули руки к лицам.
Послышался топот копыт, и люди увидели, что к кладбищу приближается большой отряд всадников.
— Всех, что ли, текинцев решили переселить сюда? — уныло сказал кто-то в толпе.
По длинноногим лошадям и по большим лохматым папахам нетрудно было определить, что приближаются к кладбищу туркмены. Вскоре бывшие на кладбище узнали среди подъезжавших Сердара. С ним было дюжины три джигитов, которые везли с собой четыре тела, уже завернутых в белые саваны. На многих спутниках Сердара белели повязки, на которых кое у кого проступали алые пятна...
— Как только вы уехали сюда,— стал рассказывать Сердар молле Абдурахману и остальным,— к западным воротам подступили шахские войска. Произошло сражение. Шах в нем лишился сотен трех своих сербазов...
— От того, что у врагов большие потери, наши покойники не воскреснут,— проворчал Сапа-Шорник и, взяв в руки лопату, начал копать землю рядом со старыми могилами.
Вслед за Сапой-Шорником взяли лопаты и другие. Вскоре новые могилы были вырыты. Завернутые в саваны тела погибших воинов опустили в них, и во второй раз в этот день молла Абдурахман раскрыл Коран...
— Я никогда не становился навязчивым гостем,— заговорил Сапа-Шорник, когда джигиты выехали с кладбища.— И никогда не доводил до того, чтобы хозяин начал тяготиться моим присутствием ..
— Кто тяготится тобой? — спросил Ага-Бешеный.
— Вспомните, вы все, как нас встречали поначалу жители Мешхеда. Как избавителей! А что теперь?..
— Теперь, как отобьешься от своих, убить из-за угла могут,— сказал Пурли-Наездник.
— Ха-ха, зарезать! Жидковат этот народец. Всякий дрожит, увидав туркменскую шапку,— вскричал Ходжакули, один из стременных Гараоглан-хана.
— Верно! — резко отозвался плечистый всадник по имени Годек.— Мы захватили Ак-Дербент и Мешхед. Наши лошади не устали. Шапки наши увидит весь Иран!
— Я тоже видал много этих шапок,— сказал Сапа-Шорник.— Валялись они после штурма в пыли, вместе с головами своих хозяев...
— Смерть в бою — почетна для туркмена. Мы явились сюда, чтобы навести порядок, и мы наведем его,— ответил Ходжакули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133