..
«Отец, отец! — часто взывал про себя ехавший рядом со старшим братом мальчик.— Возвратись! Возвратись, пожалуйста!.. Я не только молю об этом за себя. Все эти сильные и мужественные всадники... Если бы ты теперь был среди них, разве на их лицах осталось бы столько печали?..»
Когда конница вступила на земли родного Серахса, от нее одна за другой стали отделяться группы всадников из других селений. Молча, одними лишь братскими объятиями прощались угрюмые воины друг с другом, забирали с собой детей, вырванных из вражеского плена, и вскоре пропадали в разных концах степи...
— Не убивайся так, паренек,— вдруг обратился к Довлету седой израненный воин.— Аббас-Кули-хан дорого заплатил за свое злодейство! Я своими глазами видел, как твой отец снес саблей его ядовитую голову... Крепись. И поскорее вырастай, дорогой, чтобы заменить народу своего отца...
Довлет изумился: отчего не обратился этот отъезжающий в свое селение старый воин с подобными словами к Гочмура-ту — старшему сыну Сердара? Мальчик виновато взглянул на старшего брата и увидел, что Гочмурат на него смотрит без упрека и осуждения во взгляде, словно он целиком признает справедливость такого предпочтения...
«Кто же я тогда? Почему люди так ко мне относятся?»— вопрошал себя мысленно Довлет и не находил ответа. Одно было ясно: он — сын Сердара... А немного позже Довлет уяснил для себя еще одну истину: там, в сражении, когда он выхватил из-за пояса у одноглазого сербаза булаву, соскочило с коня его детство, которое больше к нему уже никогда не вернется...
Пока туркменские всадники добирались до Серахса, в дневную пору, как на заказ, все время дул несущий живительную прохладу встречный ветерок, словно приближавшаяся родина намеревалась остудить горячие раны многих воинов, а ночью впереди часто весело играли сполохи зарниц, но и эти проявления милости со стороны природы мало смягчали всеобщую угрюмость...
Когда приближались к родному селению Довлета, за Палатом-Метким, который теперь возглавлял конников, следовало чуть более трех десятков джигитов. А ведь в погоню за похитителями детей Сердар увел больше сотни воинов...
Скоро, очень скоро они достигнут околицы, по всем рядам тогда быстро раскатится весть о кровавом сражении, и во множестве юрт раздадутся вопли женщин, оплакивающих павших воинов...
эпилог
Ночь. Благоухающая запахами цветов и трав, несущая благотворную прохладу южная плотная ночная мгла опустилась на место кровавого побоища...
Живые отсюда ушли...
Мертвые, навеки умолкнув и примирившись между собой, остались лежать в тех положениях и на тех местах, где и как настигла их смерть...
Время пернатых стервятников наступит с рассветом, а пока по широко простирающемуся в предгорной долине полю отгремевшей днем битвы рыскали шакалы и гиены, подобно самой смерти, которая без разбора поглощала жизни всех этих воинов, шакалы и гиены не отдавали предпочтения ни туркменам, ни иранцам, с одинаковой жадностью вонзая зубы свои в трупы тех и других...
О спесь человека, превозносящего племя свое либо народ свой над всеми другими в подлунном мире! Ужели ты не иссякнешь перед подобной картиной? Ужель эти презренные твари, питающиеся трупами, мудрее тебя, человек, упорно выискивающий все новые и новые признаки своего национального или расового превосходства?..
Быстро проносившиеся в ночном небе тучи иногда открывали звезды, а когда сквозь них удавалось пробиться лунному свету, то озарял он на какие-то мгновения те или иные участки поля недавно отшумевшей битвы, показывая те или иные группы убитых и сцены жуткой трапезы шакалов и гиен...
У подножия невысокого холма, широко раскинув руки и ноги, лежал на спине поверженный богатырь...
Сунулось было и к нему несколько тварей — раздалось рычание, и гиены метнулись прочь: для чего вступать с кем-то в схватку, когда смерть так щедро накрыла для них дастархан на этом поле...
О, непомерные притязания завоевателей всех времен! Ужель подобные картины способны тешить чей-то взор больше, чем плодородные орошаемые хлебные нивы и пастбища, чем благоустроенные богатеющие города, где процветают науки, искусства и ремесла?.. А если это даже так, то до каких же пор еще на земле будут собираться в легионы массы безумцев, слепо идущих за знаменами завоевателей, множа в мире терзания и беды, сея разрушения и смерть?!..
Сердар очнулся оттого, что лицо его тщательно облизывал чей-то быстрый язык...
Когда он пошевелился, чуть отпрянула и уселась на задних лапах поблизости собака.
— Ев-ба-сар...— сразу прослезившись, прошептал раненый.
От радости, что его узнал хозяин, пес несколько раз ударил по земле хвостом и облизнулся.
— Эх-хей!.. Есть тут поблизости кто живой? —собрав все силы, хрипло и сипло прокричал раненый.
— Чего вопишь? Ты еще не предстал перед аллахом. Еще не пришло твое время, Сердар, каяться в прегрешениях...
— Сапа! — с великой радостью узнал голос боевого побратима Сердар.
Сапа-Шорник лежал на земле тут же, шагах в четырех-пяти от него.
Пес Евбасар поднялся, вновь приблизился к Сердару, заглянул в лицо его, метнулся прочь и пропал в ночи...
— Плохи мои дела, Сапа. Даже моя собственная собака меня покинула...
— Не клевещи на судьбу, Сердар,— отозвался Сапа-Шорник.— Собака не взвыла над тобой — значит, будешь жить...
— А сам-то, Сапа, ты как?.. Что стало с моллой Абду-рахманом? — быстро заговорил Сердар.
— Когда в тебя выстрелили, молла устремился к тебе на помощь, но его захлестнула петля аркана... Я кинулся на выручку к нему — и схлопотал свою пятую уже пулю... А пса ты не осуждай, Сердар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133