Большие и малые мясники принадлежали к одному роду. Однако вместо дружбы и лада, естественных для членов одного рода, между большими и малыми мясниками часто возникали раздоры. Довлет уже давно подметил, что причиной бывала спесивость малых мясников, считающих себя чистокровными, а больших мясников — помесью крови их рода с кровью других народов. «До чего же бывают глупы люди,— подумал мальчик, когда пробегал мимо.— Кровь у всех одного цвета. Как ее можно отличить?» Словно для того, чтобы увеличить путаницу во взаимоотношениях между двумя ветвями рода, ряд малых мясников, где стояло всего девять юрт, именовался в селении большим рядом мясников, а ряд больших мясников, насчитывавших больше двух десятков юрт, назывался малым рядом мясников. Не только люди не знали между собой мира, но враждовали между собой даже собаки двух рядов, нередко затевали отчаянную грызню, сходясь сворой на свору...
Собаки этих рядов, не знавшие Довлета, теперь и волновали мальчика. Он пожалел о том, что не прихватил с собой верного Евбасара, который один был способен разметать дюжину свирепых псов. За пазухой Довлет сжимал кусок чурека, чтобы в случае нападения отвлечь внимание собак. Швырнешь им приманку, и собаки затеют склоку меж собой, а тебе удастся проскочить мимо них. Но, к счастью, ни одна из чужих собак сегодня не обратила на Довлета внимания.
Сапарака не было дома. Его старший брат Велле-Косоглазый брил своему двухлетнему сыну Мереду голову. Жена Велле Гюльсенем, придерживавшая рыдавшего малютку, по обыкновению встретила Довлета приветливо.
— Здорова ли твоя матушка, храбрый сын бесстрашного Сердара? — спросила она, улыбнувшись гостю.— В добром ли здравии все твои женщины, сестренки и братишки?
— Спасибо, Гюльсенем-гелнедже. Все у нас здоровы.
— Входи и садись, где понравится,— сказал Довлету Велле.— Нет ли каких вестей от отца?
— Нет, мы ничего о нем пока не знаем.
— Ты не грусти, Довлетик,— стала утешать мальчика Гюльсенем.— Сердар-эфе — грозный воин. Такого трудно осилить. К тому же с ним ушли лучшие джигиты и целая армия принца...
— Что ты толкуешь, глупая женщина,— прервал ее рассуждения муж.— Сердар не из тех, кто станет прятаться. Скорее другие станут прятаться за ним... Не будь у меня порчи в глазах, скакал бы я теперь на лихом коне рядом с Сердаром-эфе!
— Ой, раскукарекался петушок, пока лисицы нет близко,— рассмеявшись, сказала Гюльсенем.
Довлет передал ей просьбу матери, и Гюльсенем пообещала вскоре прийти и помочь Аннабахт натянуть основу для ковра, который та собиралась ткать. Года три назад Гюльсенем сосватали за Велле-Косоглазого, и, переехав жить в их селение, Гюльсенем очень скоро подружилась с матерью Довлета. Аннабахт, сама успевавшая за короткое время переделать горы дел, не любила ленивых женщин, а трудолюбием Гюльсенем всегда восхищалась. Друг Довлета Сапарак тоже хорошо относился к жене своего старшего брата. Да и было за что. Довлет и сам уже подметил, что с приходом Гюльсенем нужда в доме его друга если и не пропала совсем, то по крайней мере расползлась по углам юрты и забилась там в щели, больше не бросаясь в глаза...
— Вот отпразднуем той и по случаю первого бритья головы нашего Мередика, я сразу и пойду к твоей маме, Довлетик.
Велле с бритвой в руках ходил вокруг маленького сына, добривал его голову, на ногах у него болтались развязавшиеся тесемки штанов. Того и гляди он на них наступит, споткнется, и головка маленького Мередика, отхваченная острой бритвой, покатится по полу. Чтобы наказать себя за такие мысли, Дов-лет больно ущипнул себя за правую руку... Оттого, что его головенку скоблило грубое железо, малютка громко ревел, и по щекам его катились крупные слезы.
— Ты, женщина, не можешь даже ребенка держать как следует, вот и больно ему,— огрызнулся Велле на сострадательные причитания Гюльсенем.— А в бритье я большой мастер. Все сельчане упрашивают, чтоб я их побрил. Мог бы большие деньги зарабатывать.
— Помалкивал бы, горемыка разнесчастный. Ни одна порядочная женщина не доверит тебе свое дитя...
Слушая перебранку, Довлет припомнил, как в прошлом году брили голову его младшего братишки Кемала, как тот брыкался и ревел во все горло. В это время во дворе заревел еще громче верблюд. Кемал затих и удивленно спросил: «Что, верблюду тоже голову бреют?» Все тогда громко смеялись. Сейчас Довлет подумал о том, что если бы вздумали обрить верблюда, то понадобился бы десяток сильных мужчин — держать его. А ребенка и мать легко удерживала. У нее, может быть, надрывалось сердце от этого, но она удерживала во время бритья свое дитя. Ничего не поделаешь — таков обычай. И впервые Довлет осознал, что среди обычаев его народа бывают злые и нелепые. Но мальчик знал уже, что подобными мыслями нельзя ни с кем делиться. У туркмен нет других законов, кроме обычаев. А кто станет уважать человека, не признающего законов?..
Закончив брить маленького сынишку, Велле вытер грязным платком проступивший на лбу пот и приказал Гюльсенем:
— Ступай-ка, женщина, тащи сюда и дочку.
Маиса, до этого спокойно игравшая во дворе, услышав, что ее младший брат перестал реветь, догадалась: настала ее очередь испытать мучения, а потому резво кинулась удирать. Но разве от такой проворной матери далеко убежишь? Гюльсенем, чуть приподняв подол платья, метнулась за дочкой. И очень скоро настигла беглянку.
— Зачем ты удирала, глупенькая? — говорила Гюльсенем, ведя за руку упирающуюся девочку.— Все равно твою голову обреют. Не было еще такого случая, чтобы в твои годы кого-то не мучили бритьем...
— Завтра!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133