В единой церкви должен был быть единый культ. Соборы XVI в., возведя в ранг всероссий­ских святых местных патронов, не завершили этим дело объединения культа. Надо было ввести единообразие также и в богослужебном чине, заменить удельную бого­служебную пестроту московским единообразием. Воп­рос о проведении этой принципиальной реформы возник еще до Никона в связи с победой техники в книжном деле. Пока были рукописные книги, изготовлявшиеся на местах местными переписчиками и по местным ори­гиналам, вопроса о реформе и быть не могло; но когда во второй половине XVI в. в Москве появился Печатный двор и было решено снабжать все церкви печатными богослужебными книгами, справщики, т. е. редакторы печатных изданий, открыли необычайное разнообразие в рукописных книгах как со стороны отдельных слов и выражений, так и со стороны чинов богослужебных об­рядов. Ошибки и описки было нетрудно исправить; но дело было сложнее - нужно было выбрать какой-то один, наиболее правильный, чин и зафиксировать его в печатных книгах, уничтожив тем самым все остальные обрядовые варианты. Главное затруднение оказалось в выборе образца для исправления. Для царя и Никона это были тогдашние греческие чины; для огромного большинства клириков - древние русские чины, закреп­ленные в «харатейных» (рукописных) книгах.
Итак, реформа должна была касаться обрядов. Уди­вляются, как подобная реформа, исправление подробно­стей богослужебного чина, могла возбудить такие оже­сточенные споры, отказываются понять, почему Никон и его противники придавали такое значение «единой букве «аз». Но за этим «азом» скрывались две реальные противоположности: старого самостоятельного приход­ского клира с его многообразными культами и чинами и новой дворянской церкви, уничтожавшей везде всякую тень самостоятельности и стремившейся к единообразию. С другой стороны, мы уже знаем, что еще за сто лет до Никона было в полной силе то религиозное миросозер­цание, которое полагало всю силу и практическую поль­зу религии именно в техническом умении служить боже­ству. Божество еще не стало в глазах людей XVI в. носи­телем правды, а оставалось «прехытрым» созданием, которое надо уметь расположить в свою пользу, которо­му надо «угодить», чтобы снискать благополучие. Через сто лет после Стоглава, возведшего совершенно серьез­но и официально на степень догматов основные способы «угождения» божеству, миросозерцание не успело сколь­ко-нибудь значительно измениться. Сам Никон стоял всецело на той же самой точке зрения. Стремясь ввести в русской церкви единообразие по греческому образцу, он засыпал константинопольского патриарха Паисия во­просами чисто обрядового характера и схоластическими казусами, нисколько не отличаясь в этом случае от сво­его предшественника Иосифа, спрашивавшего восточных патриархов о четырех «великих церковных потребах» подобного же рода. Получив 27 таких вопросов, Паисий пришел в недоумение и деликатно попробовал в своем ответе просветить Никона: «Не следует думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в ве­щах, которые не принадлежат к числу существенных или членов веры, лишь бы соглашался в важных и главных с кафолическою церковью» - и, кстати, приложил экземп­ляр «Православного исповедания веры» для сведения Никона. Но эти нравоучения, равно как и все рассужде­ния Паисия об условности даже таких вещей, как перстосложение при крестном знамении и благословении, пропали для Никона даром. Вероятно, попросту он их не понял. Противники Никона были в данном случае впол­не солидарны с ним, и разница заключалась только в том, что Никон отдал первенство обрядности греческой, которую он считал более древней и потому более надеж­ной, а первые держались русской старины, по их мнению освященной и оправданной угодниками и чудотворцами. Самый ход «исправления» еще больше содействовал разрыву между новым единообразием и старой верой. Мы не будем излагать его подробно, но основные момен­ты наметить необходимо. Официально необходимость исправления мотивировалась на соборе 1654 г. тем, что в старопечатных книгах было много ошибок, вставок, а тем, что русский богослужебный чин очень существенно разнился от греческого. В основу исправления хотели положить древние харатейные, т. е. рукописные, славян­ские и греческие книги; таково, по крайней мере, было первоначальное намерение Никона. Но когда приступили к практическому осуществлению этой задачи, обнаружи­лись огромные затруднения. Рукописей древних было мало, а имевшиеся расходились одна с другой; справщи­ки не умели в них разобраться, и этот путь был оставлен и заменен другим. Царь и Никон решили признать нор­мой тогдашние печатные греческие книги, напечатанные в Венеции, а также славянские требники для литовско-русских униатов, напечатанные там же, и по ним править русские книги. Следуя этой директиве, справщики сна­чала делали перевод с греческих венецианских изданий и, не особенно полагаясь на свое знание греческого язы­ка, постоянно сверяли его со славянским униатским текстом. Этот перевод был основной редакцией новых рус­ских богослужебных книг; окончательная редакция уста­навливалась путем внесения отдельных поправок на ос­новании некоторых древних рукописей, славянских и греческих. Эта окончательная редакция утверждалась Никоном и шла в Печатный двор для размножения.
Результат такого исправления был совершенно не­ожиданный. Дело в том, что за те семь веков, какие про­шли со времени религиозной реформы Владимира, весь греческий богослужебный чин изменился весьма суще­ственным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174