Что
же до господина Ишнайи, тот дарил золото людям, видя в друзьях и
надежных стражей имущества, и лучшее средство его умножения.

Итак, утром четвертого дня первый министр явился к государю
Варназду, и государь стал хвалить сделанное Наном в провинции
Харайн.
- Да,- сказал министр Ишнайя, - это был превосходный выбор, и
господин Нан сделал все, как надо. Он убил наместника провинции
и аравана провинции. Сектанту, еретику - даровал прощение,
разбойникам - также. Потом взял двести золотых связок от некоего
Айцара, главы харайнских богачей; уничтожил за это следы участия
Айцара в заговоре с целью отпадения от империи, заговора, первой
жертвой которого был убитый судья; приписал это убийство
отравленному им аравану провинции, врагу Айцара. Под предлогом
борьбы с кучкой варваров передал в руки богачу командование
войсками и сделал разбойника - наместником. Вот увидите,
государь, не пройдет и года, как Айцар и этот Ханалай поднимут
мятеж!
- Это все? - заколебавшись, проговорил государь.
Господин Ишнайя почтительно потрогал новый указ и спросил:
- Почему господин Нан не сомневается, что маленькие люди отдадут
двадцать миллионов за такое болотистое дело и преуспеют там, где
не преуспел сам основатель династии?
- Так почему?
- Потому что один маленький человек, по имени господин Айцар,
уже покупает бумажек на десять с четвертью миллионов. Нан уже
получил свою долю. А наместник Ханалай получит ее после того,
как обеспечит стройку рабочими. Добровольный найм! Как же!
Государь выхватил у Ишнайи бумаги. По одной выходило, - да,
столичный инспектор брал, по другой - было за что брать. Еще
было письмо арестованного наместника сыну, с жалкими словами и
припиской: "Если тебе скажут, что я покончил с собой - не верь".

- Вы думаете, государь, этот Ханалай - такой весельчак? Его люди
сырую человечину ели, а не сырых сусликов... Господин Нан его
всю дорогу натаскивал: ешь побольше да шути погрубее - как раз
угодишь государю.
Государь молча повернулся и вышел. Он ушел в сад - зал, имеющий
вместо крыши - небо, и велел привести Нана. Потом отменил
приказ, решив, что дождется вечера. Потом ему стало досадно. Он
бы разгневался на Нана, выплыви столь быстро тайна его прогулок
- а теперь ужаснулся, как ловко этот чиновник умеет прятать
концы в воду.
Потом он вдруг ясно понял, что не хочет видеться с этим
человеком. Он мучительно ясно представил, что все эти дни Нан
опекал его, как больного ребенка. Поняв же, император вызвал
своего молочного брата, Ишима, и лично продиктовал ему приказ об
аресте Нана. Пусть господин Нан по крайней мере отдаст себе
отчет в том, кто чьей распоряжается судьбой.
Пришел еще чиновник, скребся. Государь затопал ногами: он хотел
быть один. Потом он понял, что все равно не один: кругом дворец,
и каменные звери, и статуя государя с крысиной мордой. Где можно
быть одному? Что он, мальчик, что ли?

***

На следующий день Шаваш выяснил: девушку звали Идари, и дед ее
был одним из известнейших книгочеев. Жила она в казенной
шестидворке у Синих Ворот с дедом, с матерью, с младшей сестрой
и целым выводком тетушек. Бедствовала семья изрядно и даже
непонятно было, как уцелела, - отец Идари, по имени Адуш, был
другом Даттама и вместе с ним был арестован за многознание и
колдовство.
Шаваш запомнил адрес и, запершись, занялся своим платьем. Шаваш,
бывший побирушка, всегда одевался так, чтобы просителю было
понятно: тут придется подносить не "на тесьму и на бязь" , а на
"шелк и бархат". Видом своим Шаваш остался доволен. В Небесной
Книге, точно, сидели серьезные юноши из лицеев и старички,
располневшие от грусти... Но девушка в кофточке с легкими
рукавами подошла именно к нему. Потому что серьезные юноши не
могли позволить себе золотого шитья на обшлагах; потому что
серьезные юноши на скалывали бархатный плащ аметистовой
застежкой; потому что у серьезных юношей пальцы были в чернилах,
а не в перстнях.
Дождавшись полудня и оставив Нану записку о том, что он ушел в
префектуру, Шаваш отправился к Синим Воротам.
Предместье бурлило и дышало: полуголые красильщики развешивали
высоко над улицей хлопающие полотнища, мимо Шаваша тащили
коромысла с плодами и фруктами, у зеленщика разгружали воз,
полный капусты, и мясник поддувал тушку козы, готовясь содрать с
нее шкуру.
Молодой секретарь прошел под белой стеной с резной галлереей
раз, другой, третий. Как они ни старался, он ничего не мог
разглядеть за ставнями, стыдливо, как ресницы, опущенными. Шаваш
в досаде повернул голову.
Улица была наводнена зеваками, мимо несли паланкин в форме
розового цветка. Лепестки цветка раздвинулись, девичья головка
глянула на Шаваша. Шаваш прижал руки к груди и поклонился:
паланкин был казенный, со знаками отличия министра финансов.
Тут вверху стукнула ставня, и кто-то опростал ведро с горячими
помоями прямо на бархатный плащ и ламасские кружева кафтана.
Розовые лепестки паланкина сдвинулись: внутри захихикали. Мясник
перестал надувать козу и захохотал. С резных галерей, из
ставней, увитых голубыми и розовыми ипомеями, высовывались
любопытные женские лица. В беленой стене шестидворки
распахнулась дверь, из нее выскочила пожилая женщина, всплеснула
руками и закудахтала:
- Это племянница все, племянница, - громко и визгливо говорила
она то Шавашу, то зевакам. Затеяла мыть пол. Я ее так всегда и
наставляла: смотри, куда выливаешь воду, смотри!
Тут прибежала другая тетка, помоложе, в суконной синей паневе и
кофточке с рукавами, вышитыми мережкой, увидела изгаженный плащ
и так и села, помертвев, на порог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25