А ты
золота привез очень мало, стало быть, украл. Поделишься -
выпустим, нет - напишем, что готовил золото для восстания". А
его нету в Ламассе, золота. По-моему, дикари разорили клады. Мы
убили немножко дикарей: а золота все равно нет. Меня приговорили
к клеймению и каменоломням. Я, однако, бежал.
Варназд, в темноте, покраснел до кончиков ушей.
- Погоди, - сказал он, - к клеймению! Но ведь на таком указе
должна стоять подпись императора!
- При чем здесь император, - сказал Киссур, - это министр
виноват.
- Погоди, - заупрямился государь Варназд, - если государь
подписал указ, не читая - значит, он бездельник, а если прочел и
послал на каторгу человека, который первым за триста лет поплыл
за море - так он негодяй.
Киссур молчал.
- Скажи мне, Кешьярта, честно, - продолжал государь, - что ты
думаешь о государе?
Киссур молчал.
- Неужели ты им доволен?
- Друг мой, - проговорил Киссур. Вот если бы нас тут было не
двое, а трое, и один бы ушел, а мы бы принялись судачить о нем и
поносить его в его отсутствие, как бы это называлось?
- Это бы называлось - сплетня.
- Так вот, друг мой. Мне, может быть, и есть что сказать
императору. Только говорить такие вещи за глаза - это много
хуже, чем злословить. Потому что через слово, сказанное в лицо
государю, можно и головы лишиться, и мир изменить; а если
сплетничать о государе за глаза, то от этого ничего, кроме
дурного, для страны не бывает.
Тут Киссур поднатужился и вытянул столб из половицы, как
морковку из земли. Сарай крякнул. Киссур соскоблил с себя
веревки, словно гнилые тыквенные плети, и вынул из сапога
длинный кинжал. У кинжала была голова птицы кобчик и четыре
яшмовых глаза. Посереди двуострого лезвия шел желобок для стока
крови. Киссур разрезал на товарище веревки и сказал:
- Вот этим кинжалом шпионы империи убили моего отца в тот самый
день, когда последний король Варанарайна признал себя вассалом
империи.
Юноши прокопали в крыше дыру, вылезли, перемахнули через стену
усадьбы и побежали через развалины монастыря к берегу. И тут, у
поворота дорожки, у старого тополя со страшными язвами рака на
серебристой коре, Варназд вдруг увидел человека. Тот был выше
государя Варназда и выше государя Иршахчана. На нем был зеленый
шелковый паллий монаха-шакуника, и плащ цвета облаков и туманов,
затканный золотыми звездами. Глаза у него были как два золотых
котла.
- Щенок Касии, - сказал человек, - это тебе за меня и за моих
друзей.
Человек взмахнул плащом, плащ взлетел вышел тополей и облаков,
золотые звезды посыпались тополиным пухом. Государь вскрикнул и
схватился за горло: астма!

Очнувшись, государь обнаружил, что лежит под позолоченной чашей,
украшенной мерцающими плодами и славословиями государю, и вода
из этой чаши течет ему за шиворот, а оттуда - в канавку. Четверо
парней растянули на земле Киссура, словно шкуру для просушки.
Лицо Киссура было залито кровью, и губы у него были словно у
освежеванного хорька. Куда-то в кусты за ноги волокли мертвого
слугу.
- Что же ты не бросил этого припадочного, - спрашивал Харрада у
Киссура, - ты бы успел бежать!
Киссур не отвечал. Харрада схватил у слуги лук, намотал волосы
Киссура на конец лука и стал тыкать его лицом в сточную канаву.
- Собака, - закричал Киссур, выплевывая вонючий песок, -
когда-нибудь государь узнает всю правду и покарает продажных
тварей!
Вокруг засмеялись. А Харрада присел на корточки, словно от
ужаса, и вдруг заорал, выкатив глазки:
- Ба! - я сам буду государем! Разве мало первых министров
садилось на трон? Отец говорил мне: из этого Варназда такой же
государь, как из мухи - жаркое! Он даже не читает до конца
указов, которые подписывает!
Харрада был, конечно, сильно пьян: как можно говорить такое даже
в шутку?
- Позови стражу! - закричал государь.
- Ва! - сказал Харрада. Вы слышали: этот вор залез в мой дом, а
когда его поймали, стал говорить, будто первый министр
непочтителен к государю.
Государь в ужасе закрыл глаза. Все вокруг: и ночной сад, и
пьяный хохот, и эта ваза, украшенная его личными вензелями, и
холодная земля и вода, казались ему жутким сном. Вот сейчас
господин Нан разбудит его и все уладит, стоит только открыть
глаза.
Государь открыл глаза. На краю лужайки стоял Нан, одетый
отчего-то в полосатую куртку слуги первого министра. Нан
совершил восьмичленный поклон и сказал:
- Господин Харрада! Ваш отец узнал, что сегодня ночью вы
познакомились с двумя молодыми людьми. Полагаю, это они? У того,
в зеленом кафтане, на подкладке должна быть метка: желто-серый
трилистник.
Кто-то задрал полу: метка, действительно, была.
- Ваш отец требует этих людей к себе.
Харрада глядел, набычась. Он был пьян и не помнил этого человека
среди доверенных лиц отца.
- А зачем они отцу?
- Не знаю, господин, - ответил Нан, - думаю, ни за чем хорошим.
Начался спор: отпускать негодяев или не отпускать? Расак, юноша
рассудительный, тихонько говорил Харраде о гневе отца. Пленников
отвели в беседку. Время шло. Руки Нана были холодны от пота.
Доселе им не встретилось ни одного знакомого. И, самое
нехорошее, - переодеваясь полчаса назад в кафтан кстати
подвернувшегося слуги, Нан заметил, что то ли обронил свой
рогатый нож с лазером, то ли утопил.
Наконец пленников свели к пристани. У пристани стояла лодка: из
нее выбирался человек в синем с золотом платье. Нан побледнел.
- О, - сказал Расак, - господин министр сам изволил...
Первый министр дико глянул: он мгновенно узнал и Нана и
государя.
- Убейте их, - закричал он.
В ту же секунду Нан прыгнул с обрыва тропинки, и кинжал,
позаимствованный им у слуги вместе с платьем, оказался у горла
первого министра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25