А если народ не будет знать, что ему говорить,
уклонившиеся от службы чиновники его научат. Тогда одни общины
превратятся в легальные формы существования еретических сект, а
другие распадутся, и крестьяне из них уйдут в контрабандисты и
разбойники. Тогда справедливые воры перестанут действовать
поодиночке, а станут обьъединяться в союзы и партии. Тогда в
провинциях разгорятся мятежи, а при дворе разгорятся споры, кому
подавлять мятежи, потому что при подавлении мятежа можно выгодно
нажиться.
А когда окажется, что речи идет не о том, чтоб нажиться, а о
том, чтобы выжить - тогда позовут на помощь конницу варваров.
Тогда государство бросит притеснять богатых людей, ибо поймет,
что всякий, имеющий дом, бережет и дуб, под которым стоит его
дом, а не имеющему дома дуба не жалко. Тогда-то государство
увидит в зажиточных людях свое спасение, и позволит им
организовывать отряды самообороны. Боясь во время мира
предоставить самостоятельность хозяйственную, во время смуты
предоставит самостоятельность военную. И после этого, государь,
уже неважно, кто победит: варвары, повстанцы, или люди с
оружием. Государство погибнет, и люди будут убивать друг друга
из выгоды и поедать друг друга от голода.
Чиновник замолчал.
- А вы, Нан, можете ли все исправить?
- Да, - ответил чиновник.
Государь уцепился за его руку и не отпускал, пока не заснул.
Уходя, Нан оглянулся: улыбка на лице государя была совершенно
как у ребенка, которому пообещали волшебную дудочку.
"Будь я проклят, - подумал Нан, если знаю, как все исправить. И
уж точно буду проклят, если все не исправлю".


ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой новый министр проявляет редкое
благоразумие.


Шаваш явился во дворец под утро. В саду, перед покоями нового
фаворита, уже толпились придворные. У круглой решетки фонтана
громко рыдал начальник дворцовой охраны, ближайший друг
арестованного Ишнайи.
- Какой позор, - плакал он, не таясь, - почему не мне дали
арестовать преступника!
Нана Шаваш застал в кабинете с указами и людьми. Решения Нана
были безошибочны, кисть так и летала по бумаге. Нан поднял
безумные глаза и вежливо сказал:
- Где вы были, Шаваш! Вас искали всю ночь.
Шаваш, поклонившись, объяснил, что он уезжал за город отвезти
документы отца Сетакета, и протянул записку: "Господин Шаваш!
Сожалею, что ввел вас в ненужные хлопоты с документами и,
разумеется, прошу никого не разыскивать по поводу моей смерти.
Передайте, пожалуйства, господину Нану, что в монастыре ему
очень благодарны за то, что он нашел и вернул кота настоятеля".
- Какого кота? Что за чушь? - спросил недовольно Нан.
- А того, который пропал в Харайне, - пояснил Шаваш. -
Настоятель в нем души не чает, а по-моему, жирная животина.
Нан моргал, а Шаваш, кланяясь, закончил:
- А монах сегодня вечером пришел на синий мост и на глазах всех
тамошних булочников кинулся вниз. Там такое течение, что тело
так и не вытащили. Я...
Тут господин Нан не сдержался и заорал:
- Слушайте, Шаваш, какое мне дело до котов и желтых монахов!
Через десять минут Шаваш рвал из секретарских рук бумаги с
теплыми еще печатями на именах. Глаза у него, при виде имен,
стали круглые и восторженные. Все желтые монахи вылетели у него
их головы.

Неделю император не вставал с постели, и всю неделю в городе шли
аресты. Никто из близких господина Ишнайи не мог быть спокоен за
жизнь свою и имущество. В первые часы арестовывали больше именем
государя, а вскоре - именем господина Нана.

Уже после полудня секретарь Нана, Шаваш, со множеством желтых
курток явился к другу первого министра, министру финансов
Чаренике, начинавшем карьеру финансиста еще при государыне
Касие. Чареника был человек мелкий и злобный, пытал людей по
пустякам. Глазки у него лезли на переносицу, про таких говорят:
не будь носа, глаза бы друг друга съели. Впрочем, в полнолуние
он постился и мыл ноги нищим. До Чареники финансы были просты:
каждый крал, сколько мог. С Чареникой стало хитрее.
Шаваш вошел: ах, какой чертог! мраморные дорожки, порфировые
колонны. Наборные потолки впятеро выше разрешенных в частном
строении. Наборные потолки были выше вот отчего: государыня
Касия несколько раз выпускала государственный займ. Получить по
нему стало трудно, и маленькие люди продавали билеты за два-три
процента от стоимости. Другое дело люди уважаемые - те покупали
билеты маленьких людей и получали от казны полный выкуп. (Никто
никого не обманывал: маленькие люди ведь не обязаны продавать
билеты, так? И государство ведь обязано платить по займу хотя бы
некоторым, так?)
Впрочем, есть у министра финансов и другие способы поднять
повыше потолок.
Господин Чареника встретил Шаваша с лицом белым, как бараний
жир. Шаваш показал ему пачку документов.
- Это ваша подпись?
- Моя, - опустив глаза, сказал господин министр.
- Господин Нан хочет предъявить эти бумаги государю, - сказал
Шаваш.
- Понимаю, - сказал господин Чареника, и лицо его из белого
стало зеленым, как заросший ряской пруд.
- Господин Нан, - продолжал Шаваш, - желает предъявить эти
бумаги государю. Он не понимает, каким образом на них могла
оказаться ваша подпись. Он считает, что эта подпись поддельная.
Он поручил мне оставить эти бумаги у вас и ждет вас завтра с
исчерпывающими разъяснениями.
Шаваш повернулся и пошел к двери, а господин Чареника упал на
колени и полз на ним некоторое время, а потом перевернулся на
спину и стал кататься по ковру и по бумагам и хохотать, как
филин, пока лицо его из зеленого не стала красным, как глиняный
кирпич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25