"Был уже такой случай с храмом Шакуника", - плакал тогда Бахадн,
- но случай как раз был совсем другой. Был гигантский банк
шакуников, кожаные их деньги, миллионы акров земли, копи, заводы
и мастерские, шакуники притязали на всемогущество и ошивались
при дворе, лягушек, может, в платье государыне и не зашивали, а
заговор - был. А эти что? Тринадцать монастырей, затерянных по
болотам, да и из этих монастырей, только один, кажется,
примечателен. Шакуники сами объявляли себя колдунами, а эти
прячутся, как землеройка в траве, не случись того дурацкого
убийства, и не заметишь...
Шаваш зажмурился. Перед глазами его предстали тысячелетние стены
тридцати семи желтых монастырей, стены, за которыми кончалась
юрисдикция государства и власть государя; государя, от взгляда
которого расцветают золотые деревья, государя, повелевшего
занести в Небесную Книгу каждую травинку на земле и каждую
звезду на небе.
И тут же, без предупреждение, у Шаваша заболела голова.
Он закрыл глаза и даже вспискнул. Когда он открыл глаза, к нему,
по пятицветной дорожке, важно шествовала фея. Белая запашная
юбка так и колышется, концы широкого пояса трепещут за спиной,
как крылья, рукава кофточки вышиты цветами и листьями, ресницы
летят, как росчерк пера над указом дивных синих глаз, в черных
волосах наколка - лак с серебром. Дешевенькая наколка.
Фея подошла и строгим голосом спросила, какие ему записать
книги. Шаваш, опустив глаза, сказал, что ему нужна "Повесть о
Ласточке и Щегле".
- Сударь, - серьезно возразила девшука, - за "Повестью о
Ласточке и Щегле" нет нужды ходить в Небесную Книгу, ее можно
купить у любого лоточника на рынке.
Тут она покраснела, ахнула и сказала:
- Как вам не стыдно, сударь! Я, конечно, понимаю, молодым
девушкам подобает сидеть взаперти. Но дед мой болен и слеп, если
я не буду ему помогать, его лишат должности. Он вот уже сорок
лет смотрит за Небесной Книгой; а сюда, сударь, ходят серьезные
юноши, и никто из них не просит у девушки "Повести о Ласточке и
Щегле".
Повернулась и убежала. Резные рукава вспорхнули, легкие, как
крылья бабочки. А ведь нынче немодно, чтобы рукава были легкие.
Модно зашивать в рукав тяжелого "золотого государя", чтобы он
просвечивал сквозь кружева на женской ручке.
Шаваш раскрыл рот, внизу живота словно заломило. "Это кто ж у
тебя дед-то, - подумал он, - это что же у тебя дед за дурак,
чтоб держать такую красоту без занавесей и циновок!" И тут же
почему-то подумал, что уж свою жену никуда пускать не будет,
сказано, береги добро от воров и чиновников, если хочешь, чтобы
не украли.


Три дня государь бродил по рынку и Нижнему Городу вместе с Наном
и Ханалаем, и никто пока об этих прогулках не знал: во всяком
случае, никто из людей первого министра, господина Ишнайи.
Ишнайе было уже за шестьдесят. Звезда его взошла еще при
государыне Касии. В начале царствования государыня сильно
ополчилась на "твое" и "мое", отчасти потому, что другой
претендент на престол, экзарх Харсома, совсем распродал свою
провинцию, Нижний Варнарайн, стяжателям, а про чиновников
говаривал: "Когда берут корзинкой или сундучком - это, друг мой,
взятка, а когда берут баржами и амбарами - это уже торговля".
После смерти преступника Харсомы в провинции началось
непристойное замешательство. Собрались пятеро крупнейших
казнокрадов, позвали сотню казнокрадов поменьше и объявились,
совместно, регентами его сына.
Много гнусного могло из этого выйти, если бы не безграничная
преданность чиновника по имени Арфарра - имя это еще не раз
встретится в нашем повествовании. При этом-то Арфарре, ставшем
араваном провинции, и начинал господин Ишнайя, нынешний первый
министр. Был он в ту пору совершенно неподкупен и прям,
выдвинулся очень скоро. Араван Арфарра испытывал в чиновниках
большой недостаток. Дошло до того, что многим резали уши, сажали
в колодки и оставляли в управе - а то вести дела было некому.
Сгубила Ишнайю страсть к алхимии и колдовству. Проведав о ней,
главный монах-шакуник, некто Даттам, который даже Арфарре был не
по зубам, велел зарыть в болоте сундучки с золотыми слитками, а
колдуна научил, как себя вести с Ишнайей.
Ишнайя отрыл сундучки; пришли преданные Даттаму чиновники,
учинили золоту опись; номера на слитках были казенные. Ишнайя
покорился и быстро пошел в гору. Грехопадения своего, однако, не
забыл, и лет через десять, когда государыня Касия расправлялась
с сообщниками сына, имел удовольствие спросить у Даттама:
- Ну? Кто из нас лучше знает черную магию?
Даттам рассмеялся и ответил что он, Даттам, всего лишь тень бога
Шакуника, бога знания и богатства, и что бог Шакуник, если
захочет, превратит государей в тыквы, а землю покроет щебенкой и
рудными отвалами. Едва успели накинуть колдуну на голову мешок:
а все-таки он ухитирился моргнуть глазом через мешок, и там,
куда он моргнул, земля стала как дохлый рудный отвал.
После этого Даттама забили палками на глазах Ишнайи, и все
говорили, что Даттам вел себя очень достойно. Многие были
недовольны Ишнайей за Даттама и особенно за храм Шакуника с его
пропавшими знаниями. Ишнайя унаследовал остров близ столицы, где
была усадьба Даттама, храм и фабрика, на которой, по преданию,
из хлопка делали искусственный шелк. Но по приказу государыни
Касии колдовскую ткань сожгли, а храм, говорят, разлетелся сам,
как лопнувший бычий пузырь.
Ишнайя оставшееся добро вскоре стократ умножил, и даже быстрее,
чем Даттам. Даттам ведь, хотя и звался монахом, наживал деньги
ради денег, возбуждая безполезные желания в себе и опасную
зависть в других, и вкладывал деньги, так сказать, в вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25