– А геометрия – тоже математика? – спросил, прищурившись, Василий Степанович.– Понятно, математика! – простодушно, не понимая, куда гнет дядя, ответил Санька-Телефон.– А кто в прошлом году по геометрии двойку принес?– Ну, я… А что?– А вот что! Хоть ты и партизан и на твою долю восемь соток приходится, но ежели ты мне еще двойку принесешь, то я на твое партизанство смотреть не буду, а…– Да я ж говорил, дядя, как дело было. Мне в тот раз биссектриса такая попалась.– Биссектриса?… Так вот и говорю: если принесешь еще двойку, пойду я в мастерскую и выберу там биссектрису, да не такую, какая тебе попалась, а потолще и подлиннее… А то ишь ты – партизан!.. Что – звание тебе пожизненное дано, что ли? Или специальность? Я вот, например, был партизан, а теперь опять колхозный плотник. И ты есть сейчас ученик пятого класса – и никаких гвоздей. И чтобы баловства ни с каким оружием больше не было!..Что касается Ульяны Ивановны, то она вела увлекательный разговор о чистоте и качестве молочных продуктов с заведующим МТФ.Так шли мирные беседы, время от времени прерываемые, тостами и звоном стаканов.Потом принесли патефон, и разговоры сразу стихли.Не о тебе ли, родная песня, мечталось партизанам под неумолчный лесной шум, под вой осеннего ветра? Нет нужды, что тесна хата, что нет простора песне в ее стенах, а до чего же все-таки хорошо слушать!Глянула Ульяна Ивановна и увидела – сидит доктор Великанов, край стола рукой поглаживает, молчит, улыбается, а из-под очков по щеке слезинка бежит.Да и не одного доктора проняло. Посмотрела направо, посмотрела налево – у всех глаза блестят, значит, и самой ье стыдно. Слова-то какие! Дорогая моя столица,Золотая моя Москва. Еще раз, а потом и еще раз эту песню завели, а затем и сами спеть попробовали. Пусть от лесной стужи и от взрывов охрипли и огрубели голоса, пусть и не очень хорошо спели, – зато с чувством, от души…И еще пели: и саратовские «страдания», и «Катюшу», и «Раскинулось море широко». А под самый конец взял колхозный бригадир Петр Черезов гармонику, и пошел по хате гром удалой русской пляски. Встал Василий Степанович, ударил каблуками, обошел круг, остановился перед Ульяной Ивановной и вызывает.«Либо уж тряхнуть стариной?» – думает Ульяна Ивановна. По старой, еще девичьей памяти румянцем вспыхнула и на доктора Великанова глянула, а доктор смотрит, улыбается и в ладошки хлопает.Поднялась Ульяна Ивановна и павой поплыла. В руке платочек кружевной. Развеяло по хате шелковым ветром запах духов трефовой дамы.Поздно, очень поздно домой шли. По дороге доктор Великанов все «Москву» петь пробовал, только не вышло. А потом взялись они вдвоем с Василием Степановичем под руки и «Почему, почему, почемуточки» спели, и это совсем хорошо получилось.Утром Василий Степанович проснулся, когда было еще темным-темно. Пощупал в потемках ходики и стал одеваться потихоньку, чтобы доктора и Ульяну Ивановну не обеспокоить. Но доктор, у которого порядком-таки побаливала голова, услышал и спросил:– Встаешь, Василий Степанович?– Встаю, Арсений Васильевич, – ответил плотник. – Нынче на работу идти. Вчера инвентарь, который уцелел, осматривал – очень много работы. Ведь весна-то не за горами. Работа теперь настоящая пойдет. Осине перевод кончился, за дубок пора браться.Василий Степанович ушел, а на доктора Великанова напала тоска по больнице, по работе. Такая злая тоска, какой никогда еще не было. Грызет сердце, покоя не дает. Минуты тянутся часами.Когда засерело за окном, постучался Санька-Телефон. Прижал нос к стеклу и сообщил новость:– Доктор!.. Арсений Васильевич, Ульяна Ивановна!.. Наши город взяли. Немцев каких побили, каких выгнали. Сейчас машина военная оттуда пришла.Пожалуй, никогда еще не билось так у доктора Великанова сердце, как в эту минуту. Будь у него крылья, сейчас бы полетел туда, где ждало его любимое дело.Заволновалась и проснувшаяся Ульяна Ивановна.– Неужто город отбили? То-то я нынче сон такой видела – будто комната пустая, а в ней ботинки разные стоят да калоши. Очень я много калош видела.– Хотел бы я знать, какое отношение имеет ваш сон к взятию города? – раздраженно спросил доктор Великанов.– Ко взятию отношения он, верно, не имеет, зато скорое путешествие предвещает, – объяснила Ульяна Ивановна. – Кожаная и резиновая обувь всегда к походу снится. Хоть кого спросите, всякий вам скажет. Карты – те соврать иногда могут, а сон, если удачно приснится, обязательно сбудется.Доктор Великанов не стал спорить с Ульяной Ивановной по той простой причине, что предсказанный ею срочный поход соответствовал его намерениям.Между тем мысль Ульяны Ивановны успела уже переключиться на соображения практического характера:– Козу, Арсений Васильевич, обязательно с собой взять придется. Есть ли там сейчас снабжение, нет ли, а нам большое подспорье будет… Глава пятнадцатая Крутится над холодным городом белая метель. Гудит ветер обгорелым железом, звенит оборванными проводами. Под ногами – нетронутый снег. Пухлыми, ребристыми сугробами завалил он подъезды, сыплется в пустые глазницы выгоревших окон.Крутит метель над развалинами, будто самый след человека замести хочет. Только никак не выходит ее затея. Заметет след, а уж десять новых пролегло, заметет десять – сто проложено, заметет сто, а глядь, уже рядом дорога пробита ~– прямая, плотная, наезженная.Тридцать два окна в больнице, и через каждое видны темные снеговые февральские тучи. Чернеют искривленные огнем балки перекрытий, качаются и жалобно звенят провода.Зеркальное стекло вывески разбито осколком, но прочитать ее можно.– Что ж теперь, Арсений Васильевич, делать будем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42