Василий Степанович с любопытством заглянул в очки доктора. Он уже привык к городской, иногда витиеватой речи своего подручного и прекрасно его понимал.– Пленное? – переспросил он и усмехнулся. – Почему пленное? Как было все наше, русское, так и есть… Вы то сообразите, Арсений Васильевич, – разве мыслимо такую величину в плен взять?– А это? – доктор Великанов кивнул в сторону немецкой комендатуры.– Это-то?Василий Степанович махнул рукой.– Не хозяева они здесь, Арсений Васильевич, и никакие, к шутам собачьим, не победители. Что сильны они сейчас, про то спора нет, только не с теми схватились – гусей по осени считают. Шутка ли – весь народ поднялся, отсюда слышно, как земля гудит! И здесь ничего у них не получается: лютуют они, а как жил народ своим умом, так и живет. Да что говорить, леса наши Полянские, к при. меру, взять – разве немец им хозяин? Шкода скорее пулю себе в лоб пустит, нежели на опушку выйдет. Идет и каждого куста боится.Разговор навел доктора Великанова на иную тему, подсказанную некоторыми сокровенными соображениями.– Кстати сказать, Василий Степанович, – проговорил он, понизив голос, – партизан поблизости нет?Взявшийся было за фуганок плотник глянул на доктора.– Партизан? Откуда они у нас возьмутся? Не слыхать что-то… Мужики да молодежь со своими ушли, старики одни, вроде меня, да старухи остались.– Значит, нет партизан? – разочарованно переспросил доктор.– Нету. А если бы и были, не узнаешь. О том на лбу не написано. Дело серьезное и тайное… Нут-ка, отмеряйте мне, Арсений Васильевич, от того комля метр и три четверти.За дружескими разговорами дело ладилось споро, хотя Василий Степанович никогда не торопился.– Работаю я сейчас исключительно одним трофейным инструментом, – начинал он беседу.– Как это понять – трофейным?– Ну, немецким… Выдали они мне полный комплект, потому что я свой, колхозный, полностью в надежное место укрыл. Нет такого резону, чтобы из-за дохлых фрицев его не по назначению тупить… Работаю ихним инструментом и удивляюсь – чудной он у них…– Хороший?– Сталь не хаю – стоящая, и в выработке аккуратность соблюдена, а вот настоящего мастерства никак он не понимает. У них каждый инструмент к одному делу предназначен, и, как ты им ни крути, ничего иного он не сделает. Вовсе бездушный инструмент.– Это вы верно подметили, – подхватывал доктор, – именно бездушный. Скальпель какой-нибудь взять – и то чувствуется…– Рубанок вот этот. Хочешь им с ребра миллиметр снять, а он круче забирает, и ничего с ним не поделаешь.– Теперь у нас свой хирургический инструментарий изготовлять научились…– Научились. Славный инструмент пошел… Каждый толковал о своем, но беседа получалась согласная.Бывала и еще большая отрада. В хорошую погоду над селом по нескольку раз в день пролетали советские самолеты, и каждый раз это служило поводом для перерыва в работе.– Летят! – говорил Василий Степанович, откладывая в сторону инструмент.Мягкий басок родного мотора нарастал медленно, но неуклонно, превращаясь в грозный, предупреждающий гул.– Шесть… восемь… двенадцать… – отсчитывал Василий Степанович. – Восемнадцать нынче!Самолеты деловито уходили на запад, и оттуда иной раз доносились приглушенные могучие раскаты.– Станцию наши бьют, по ихним эшелонам кроют, – соображал по направлению разрывов Василий Степанович. – А вы, Арсений Васильевич, полагаете, что в плену мы находимся. Разве это плен, если каждый день со своими видимся? Как были хозяева, так и есть!После пролета самолетов Василий Степанович весело налегал на работу, напевая какую-нибудь забористую и задорную частушку.В конце села расположился немецкий госпиталь: по движению санитарных автобусов можно было судить о напряженности боев и размерах будущих заказов. Получив заказ, Василий Степанович надевал очки, подходил к притолоке и крупными цифрами делал запись, сообщая итог доктору Великанову.– На сегодняшний день имеет шестьсот семнадцать изделий. Не иначе, «катюша» работала.Подобные разговоры велись, разумеется, вполголоса, потому что от двора комендатуры мастерскую отделяла тонкая дощатая стена сарая, просвечивавшая множеством щелей и дыр, а иные из немцев понимали русскую речь. Особенно досаждал Василию Степановичу ефрейтор Дрихель, обычно передававший заказы.Однажды, заскочив не вовремя в сарай, он обнаружил некоторый запас крестов, изготовленных Василием Степановичем на всякий случай, в порядке патриотического оптимизма.Усердие мастера, предвосхищавшего судьбу многих соотечественников, показалось ефрейтору подозрительным, и он закричал:– Эт-то што?– Кресты, – невозмутимо ответил Василий Степанович.– Затшем? Заказ даван не биль?Василий Степанович успел подмигнуть доктору Великанову.– У нас, ваше немецкое благородие, на подобный случай резонная поговорка имеется: запас есть не просит.Пословицы Дрихель не понял, но из духа противоречия зашумел:– Просит! Ошень ест просит! Приказывай ломать!..Василий Степанович попробовал обмануть ефрейтора, разобрав кресты, но это не удалось. Дрихель распорядился порубить их топором. Он пригрозил пистолетом.– Вот собака! – проговорил Василий Степанович после ухода немца. – Учуял наше доброжелание.Прямо за стеной сарая росла необычайно большая и развесистая липа. Чины комендатуры, заезжие офицеры, а иногда и сам обер-лейтенант Ренке очень любили сидеть в ее тени. И случилось так, что меряя сложенные у стены сарая бревна, доктор уловил немецкий разговор.– Есть поблизости село Солонцы? – спросил он Василия Степановича.– Есть такое – километров восемнадцать, а то и двадцать от нас будет, – не прерывая работы, отвечал плотник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42