Его бизнес стал очень эффективным и столь же независимым от всех занятием, как и вся его жизнь в целом. Так Квентину нравилось больше.
Рядом с офисом располагались тяжелые резные двери, за которыми начиналось жилое помещение. Квентин превратил большую часть огромного чердака в квартиру для себя. Это было очень красивое, просто обставленное жилье, где он сохранил те вещи из сносимых домов, что ему понравились. Стену над его кроватью украшал лепной карниз восемнадцатого века. Очень старая, со следами жука-древоточца, но удивительно изящная деревянная арка обрамляла проем кухонного окна. На старинное каменное основание фонтана Квентин положил кусок толстого ударопрочного стекла, получив необыкновенный обеденный стол. Его квартиранты уверяли, что у него художественный вкус.
Но он всегда отрицал это.
Его отец всегда любил старые вещи, и Квентин никогда об этом не забывал. “Они привносят в твою жизнь что-то свое, – говорил отец. – То, что им известно, то, что они помнят, былую славу. Они будут разговаривать с тобой, если ты прислушаешься”.
Квартиранты Квентина частенько поднимались на верхний этаж, чтобы полюбоваться и сделать наброски вещей, хранившихся там. Многие из них были молоды и пытались начать карьеру художников или музыкантов. Квентин остро чувствовал иронию подобной ситуации. Каким-то образом ему удавалось привлекать к себе именно эту категорию людей. Но только бывший сержант Джонсон знал, что, когда они не могли заплатить за квартиру или у них возникали проблемы с деньгами, они приходили к Квентину, и тот всегда помогал им.
Джонсон последовал за Квентином в его кабинет с настойчивостью старого служаки. По дороге он извлек из кармана рубашки изжеванный окурок сигары, выбросил его в открытую дверь чердака и захлопнул ее, перекрывая доступ холодному мартовскому воздуху. Старик родился в Кентукки, в задней комнате борделя. В армию Джонсон попал сразу после Второй мировой войны, когда ему едва исполнилось шестнадцать. Он так и не женился, и не обзавелся детьми. Приехав навестить Квентина после выхода в отставку, Джонсон выглядел как потерянный. Квентин нанял его в качестве личного помощника и выделил маленькую квартиру внизу.
Джонсон подошел ближе и ткнул в Квентина пальцем.
– Если ты не хочешь тащить ношу, которая пригибает тебя к земле, то как объяснить, почему ты сдаешь квартиры этим ребятам без гроша в кармане и содержишь пару никчемных обжор? – Он указал сначала на себя, потом на Хаммера.
– Вы отрабатываете свое содержание, – буркнул Квентин, не отрываясь от экрана компьютера.
– Ты кончишь так же, как и я.
– Надеюсь, так и будет, сержант, – с мрачным весельем Квентин покосился на него. – Ты самый большой хрен из тех, кто живет по соседству.
Сержант обрушил на него лавину замысловатых ругательств, он покорно слушал, но тут зазвонил телефон. Квентин поднял руку, призывая Джонсона к молчанию, и по громкой связи услышал взволнованный голос Альфонсо Эспозито:
– Твою мать увезли в больницу.
* * *
Когда Квентин приехал в Манхэттенскую больницу, мать мирно дремала в отдельной палате. По словам врачей, она потеряла сознание во время беседы с финансовым консультантом. Войдя в палату, Квентин увидел Альфонсо, поднявшегося с кресла у кровати. Когда-то темные волосы сделались совершенно белыми, добавив некую наднациональную элегантность его постаревшему лицу с оливковой кожей. Он стал начальником полицейского участка и через год собирался выйти на пенсию. Глаза Альфонсо смотрели сурово, но в них светилась тревога.
– Твоя мать настоящий боец, – прошептал он.
Квентин посмотрел на Анджелу, увидел мертвенно-бледную кожу, почти прозрачные веки и прикрыл ладонью ее худую руку, лежавшую поверх одеяла. Он едва удержался от того, чтобы не послушать ее пульс.
– Анджела собралась уйти прямо из приемного покоя, – продолжал Эспозито. – Мне пришлось сказать ей, что я прикую ее наручниками к кровати. Медики хотят провести еще несколько тестов. – Он еще больше понизил голос. – У нее повышенное давление, и, по словам доктора, держится оно уже некоторое время. Подозреваю, твоя мать скрывала это от нас.
– Ничего подобного, – пробормотала Анджела и открыла глаза. Она сощурилась. – Дайте же мне мои очки. – Альфонсо с готовностью протянул ей изящную оправу. Анджела водрузила их на нос, и Квентин почувствовал облегчение. Мать выглядела усталой и грустной, но в очках больше была похожа на себя. Он так и не смог привыкнуть к ее контактным линзам.
Я прекрасно себя чувствую, – сухо заявила Анджела. – Я всего лишь немного понервничала после разговора о фондах.
– Мне казалось, что ты нашла себе другое занятие, – заметил Квентин. – Хочешь, я найму для тебя бизнес-менеджера?
– Я не допущу, чтобы чужой человек распоряжался будущим нашей семьи. – Анджела произнесла это просто, без надрыва. Но она не шутила, еще раньше ясно дав понять, что если Квентин не примет часть отцовского наследства – финансового, духовного или художественного, – то он не должен заниматься и деньгами. – Ты до сих пор не испытываешь уважения к тому, что представляют собой эти деньги, – спокойно продолжала она. – Ты не уважаешь память своего отца.
Квентин отошел к окну и повернулся к ней и Альфонсо спиной, обдумывая ее слова. Он так и не сказал матери о том, что отец изменял ей с другой женщиной, и не собирался этого делать. Не рассказывал он и о своем последнем разговоре с отцом, и о преследовавшем его чувстве вины за смерть Ричарда.
– Я уважаю тебя. – Квентин все-таки собрался с силами, чтобы ответить. – И не хочу, чтобы ты тратила остаток жизни, беспокоясь о каждом пенни, вырученном от продажи скульптур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112