Она просто хочет быть одна или с Люком. Стеклянная камера сейчас бы не помешала – только из непрозрачного стекла.
– Ты ведь раньше была блондинкой? – спрашивает Уилл.
– Нет, – отвечает Джули.
Пару секунд все молчат.
– Ну, так чем могу быть полезен, кореш? – спрашивает наконец Уилл.
Через пятнадцать минут на Дэвиде новая куртка, серая и слегка блестящая.
– Не хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает он у Джули.
Она смотрит на часы.
– Не уверена, что…
– Ладно, не занудствуй.
Джули смотрит на камни мостовой.
– Мне нравится занудствовать.
– Да, я заметил. Пошли давай. Просто тяпнем по-быстрому, и все.
– Ох, ладно. В «Восходящем солнце»?
Дэвид кривит губы – по его меркам, там ужасная грязь, – но они все равно двигают в сторону «Восходящего солнца».
Глава 7
Люк просыпается на закате. Комната светится темно-синим, а время от времени, когда снаружи проезжает машина, по потолку проносится желтый росчерк, слышится глухой рык мотора или визг сорвавшегося сцепления. После чего – тишина. В тупике обычно тихо, и отчасти поэтому жилье здесь стоит так дорого. Но около четырех дня по будням рабочие, закончив смену на местном заводе, сворачивают сюда, потому что так проще выехать на А-12. Эти машины – Люков будильник, а подступающая тьма – его рассвет.
Шторы, которые можно раздернуть только при полном мраке снаружи, такие плотные, что уничтожают весь свет и почти все тени. Однако где-то в январе Люк начал экспериментировать: он оставляет в шторах крохотную щелку, и в комнате появляется больше предметов и теней. Люк где-то прочитал, что при его болезни – если это действительно «экс-пи», чего врачи так и не выяснили наверняка – опасен только прямой солнечный свет, и что совершенно нормально открывать шторы днем, надо только поставить на стекло специальные фильтры. Но мать сказала Люку, что все это чушь, и заставила поклясться: шторы всегда будут задернуты наглухо. Долгие годы он повиновался, но теперь в нем отчего-то проснулся робкий бунтарский дух. Возможно, Люка подстегивает этот крайний срок – 2001 год, – эта тревога: «пан или пропал».
Новый день. Все еще жив. В последнее время Люк просыпается с головной болью, это его слегка беспокоит. Конечно, ее можно списать на то, что снаружи вдоль дороги кладут новый кабель. Чертовски трудно спать, когда толпа рабочих стучит отбойными молотками прямо у тебя под окном.
Воздух в комнате затхлый и тяжелый, несмотря на множество очистных фильтров и ионизаторов. Выбравшись из постели, Люк включает вентилятор и начинает зарядку, которую ненавидит, но все равно делает каждый день. Он ненавидит не сами усилия, а опустошенность, приходящую после, выброс адреналина, который некуда направить. Ощущение связано с обстановкой, Люк это знает. Знает, что болен, но ведь все могло быть намного хуже; будь он прикован к постели или заразен, не будь у него ТВ или компьютера – вот это действительно был бы ад. Все не так плохо, Люк это знает.
После того как Люк впервые выбежал из дома тем ясным, холодным весенним утром, мать установила на окна замки и превратила дом в тюрьму, откуда перекрыты все выходы. Уходя по делам, она обычно запирала Люка в комнате – практика, от которой она с неохотой отказалась, когда сосед поинтересовался: а что, если будет пожар? Мать стала выходить реже и бросила работу няни, чтобы как следует приглядывать за Люком. Когда Люк пригрозил, что покончит с собой, раздернув шторы, она заставила отца покрасить окна снаружи серебряной краской, через месяц слезшей. Новые и порой остроумные способы самоубийства, которые изобретал Люк, терзали Джин до тех пор, пока у нее не родилась своя, не менее оригинальная идея.
– Наверно, я покончу с собой, – сказала она задумчиво однажды вечером. Люку было лет девять. Они только что посмотрели серию «Далласа», и вплоть до этой секунды все было нормально.
Глаза Люка наполнились слезами.
– Мамочка! – заныл он. – Не говори так!
– Я так чувствую, – продолжала она чужим голосом, точно актриса радиодрамы.
Люк заплакал.
– Почему ты так говоришь? – рыдал он.
– Я отравлюсь газом. Или, может, вскрою себе вены. Что посоветуешь?
– Пожалуйста, прекрати!
Но, несмотря на его мольбы, она не умолкала.
– Может, сброситься с крыши? О, поняла. Я повешусь.
– Пожалуйста, мамочка, не надо, я люблю тебя.
– Ну, тогда… – Она сделала вид, что задумалась.
– Я сделаю все, что хочешь.
Она склонила голову набок, притворяясь, что усиленно размышляет.
– Я буду слушаться, – пообещал Люк. – Я знаю, что вел себя плохо…
– Вот если ты перестанешь говорить о том, что выйдешь наружу…
– Перестану. Клянусь.
– Хорошо. Тогда, может, я смогу жить дальше. Но знаешь что, Люк?
Он смотрел на нее снизу вверх округлившимися глазами, надеясь, что все уже позади.
– Что, мамочка?
– Еще хоть слово о том, что ты выйдешь наружу, и я… – Она сделала паузу. Сердце Люка сжалось. – Сам знаешь, что я сделаю, да? Я не стану тебя предупреждать, просто возьму и сделаю. Ты понимаешь?
– Да, мамочка… Я обещаю, что больше никогда ничего не скажу… Обещаю, обещаю, обещаю… – Слезы помешали ему продолжить. Мать обнимала Люка, пока он не успокоился, после чего уложила в постель, дала выпить обезжиренного шоколада и чмокнула в лоб.
Сегодня на завтрак яичница. Покончив с ней, Люк идет в ванную, смежную с комнатой – умыться и побриться, пока мать проветривает. Он слышит, как мать двигает предметы, потом клацает замок на окошке и тихо скрипит форточка. Люк представляет, как чистый, холодный воздух проникает в комнату, вытесняя вредную, жаркую духоту. Воздух циркулирует минут пять, потом форточка закрывается, замок защелкивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97