Я хочу сказать, что я не хорошенькая.
– В свое время ты будешь хорошенькой. Ведь твоя мать – самая красивая женщина нашего штата.
– Говорят, я в тебя.
– Ерунда, ты с каждым днем становишься все больше похожей на маму. Да и кто вбил тебе в голову, что у тебя неудачная внешность?
– Я не нравлюсь мальчикам.
– Это, наверно, потому, что ты слишком сдержанная. Почему бы тебе не постараться быть пообщительней, как Эви?
Элен не сказала отцу о том, что для себя она хорошо знала, – что она отдала бы все на свете, чтобы быть такой, как Эви, и не только на танцах, но всегда и везде.
Гнев отца, поначалу кипевший, как лава, понемногу остывал, покрываясь коркой презрения.
– Ты понимаешь, конечно, что мне придется наказать тебя за ложь?
– Да.
– Ты сожалеешь, что солгала?
– Да.
– Твое раскаяние можно проверить только одним способом: если бы тебе представился случай еще раз безнаказанно солгать, ты бы это сделала?
– Да.
– Почему?
– Это сделало бы нас обоих счастливее.
Элен была права, и отец знал об этом не хуже ее, но он все же покачал головой и сказал:
– Ты меня разочаровала, Элен, сильно разочаровала. Можешь идти к себе.
– Хорошо. – Она уныло побрела к двери. – А как насчет наказания?
– Твое наказание, Элен, в том, что ты – это ты и тебе придется жить наедине с собой.
Позднее вечером Элен услышала разговор в спальне родителей и подкралась по темной передней, чтобы узнать, о чем они говорят.
– Видит Бог, я сделала все, что могла, – говорила Верна. – Из свиного уха шелковый кошелек.
– А как тебе нравится моя мысль устроить вечер с танцами дома, пригласить побольше мальчиков?
– Каких мальчиков?
– Наверное, у кого-нибудь из наших знакомых есть мальчики подходящего возраста.
– Пока что я могу вспомнить только двоих, это сыновья Диллардов и Паттерсонов. А я терпеть не могу Агнес Паттерсон, да и сама идея вечеринки кажется мне бессмысленной.
– Но что-то надо придумать. Если Элен останется такой же, она может не выйти замуж.
– Не понимаю тебя, Харрисон. Год за годом ты обращался с Элен, как будто ей четыре годика, а теперь вдруг задумался о ее замужестве.
– Так ты обвиняешь в создавшемся положении меня?
– Кого-то надо обвинять.
– Но не тебя.
– Меня? – со справедливым негодованием вопросила Верна. – Но я же воспитываю Дуги. А за девочку всегда отвечает отец. К тому же она вся в тебя. Я не понимаю ее даже наполовину. Она не раскроется, не покажет, о чем она думает или что чувствует.
– Девочка застенчива, только и всего. Мы должны заставить ее найти способ преодолеть свою робость.
– Как?
– Ну, во-первых, я думаю, надо поощрять ее дружбу с Эви. Эта девочка оказывает на нее большое влияние.
– Согласна. – Наступило молчание, потом мать вздохнула: – Как жаль, что у нас не получилась такая девочка, как Эви.
Дрожавшая от холода и страха Элен босиком добрела до своей спальни и легла в постель. Стены и потолок как будто съеживались, давили на нее, пока не превратились в гроб. Она знала, что отец прав. Ее наказание в том, чтобы быть самой собой, а от себя никуда не денешься, так на веки вечные и останешься живой девочкой в закрытом гробу.
Элен не спала до утра, и самым сильным чувством в ее душе была не обида на родителей, а внезапно возникшая лютая ненависть к Эви. Эту ненависть она никак не проявила. Хранила вместе с собой в гробу, и никто о ней ничего не знал. У них с Эви все шло по-прежнему или почти по-прежнему. Они все еще обе были неравнодушны к учителю естествознания с романтическими карими глазами, писали друг другу записки на тайном языке, менялись платьями и домашней едой, а также девчоночьими секретами. Разница была только в том, что Элен делилась с подругой тем, чего не было. Она придумывала разные вещи, точь-в-точь как придумывала мальчиков и приглашения на танец для своего отца.
В конце весеннего семестра, когда Эви завела мальчика, Элен завела двоих. Когда родители Эви пообещали дочери лошадку в награду за хорошие отметки, Элен пообещали машину. Эви стало трудно принимать эту ложь, а Элен – придумывать, и девочки начали избегать друг друга.
Дома стали беспокоиться по этому поводу, но Элен это предвидела и была наготове.
– Почему ты не пригласила Эви на уик-энд? – спросил отец.
– Я приглашала ее. Но она не захотела.
– Почему?
Элен поколебалась ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы пробудить любопытство отца:
– Я обещала никому не говорить.
– Но отцу ты можешь сказать.
– Нет, не могу.
– Может быть, мы с мамой сделали что-то не так?
– О нет. Просто она занята, захотела остаться в школе, чтобы подготовиться к экзамену по латинскому языку.
– На Эви это не похоже – оставаться в школе, когда она могла неплохо провести время у нас.
– О, она хорошо проведет... то есть я хочу сказать, что ей нравится заниматься латынью.
– Ты намекаешь, что она не собирается заниматься латынью, так?
– Я обещала не говорить.
– Похоже, мне надо в этом разобраться сейчас же. Где Эви?
– В школе.
– Почему?
– Не могу сказать. Я дала клятву.
– Мне нужен правдивый ответ на мой вопрос. Ты слышишь меня, Элен?
– Да, но...
– Пожалуйста, никаких "но".
– У нее... у нее есть мальчик.
– Вот как? Продолжай.
– Она не хочет, чтобы ее родители узнали о нем, потому что он мексиканец.
– Мексиканец!
– Он работает на ранчо, где выращивают лимоны, недалеко от нашей школы. Когда гасят свет, она вылезает из окна и встречается с ним в лесу. – Элен заплакала. – Я не хотела рассказывать. А ты меня заставил. Теперь я лгунья!
* * *
Мисс Кларво лежала в постели, закрыв лицо локтем правой руки, как будто загораживалась от нахлынувших воспоминаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47