выпал из лодки, бедняга. И неизвестно, кто он.
Артур Креспи и Жан-Клод будут, конечно же, рады-радешеньки. Они, наверно, расскажут об этом Фрэнки.
Во мне разгорался гнев. Он пылал в моей сгущенной крови. Я продолжал упорно плыть.
Красный огонек передо мной бросал на волны красные плевки и снова исчезал во тьме. Он загорался на кошмарном расстоянии, этот огонек. Так далеко впереди во тьме, что мог оказаться и звездой на небе. Он плыл и перемещался в пространстве. Скрежеща зубами, я поносил его последними словами. Это помогало рукам совершать гребки, ногам — по-лягушачьи отталкиваться, а легким — вбирать кислород.
Хотел бы я знать, где Фрэнки. Возможно, что в Ла-Рошели, в десяти милях отсюда. «Да нет, — подумал я. — Жан-Клод сбежал с госпитальной койки под носом охранника в Ла-Рошели. Он, наверное, тайно вернулся в город с одной-единственной целью: высматривать Тибо. Или следить за мной».
В моих ушах звучали слова Тибо: «Разумеется, я доверяю Бьянке».
Ноги мои ныли. Мышцы норовили завязаться узлом. Так начинаются судороги. «Все, что тебе требуется, — подумал я, — это камнем опуститься на дно пролива Бретон. Прощай, мир!»
Красный огонек вновь дал вспышку и утонул далеко в небе. Теперь он был разве что чуть выше уровня глаз.
Я плыл.
Что-то происходило как раз под огоньком. На фоне мрака моря что-то смутно белело. Я оттолкнулся ногами, которых уже не чувствовал, испытывая головокружение, тошноту и боль во всем теле с головы до пят.
Красный огонек дал очередную вспышку. На этот раз он осветил вертикальные металлические распорки, покрашенные в красный цвет, и крупный номер, белый, как вода, что рокотала в ночи у основания этой штуковины. Большой газовый левосторонний буй.
Мне казалось, что прошло с полчаса, хотя минуло, вероятно, лишь три минуты. Минуты, наполненные прерывающимся дыханием, ревом воды и болью. Но вот рука моя коснулась перекладин буя и ухватилась за них. Очевидно, я кричал. Слишком много соленой воды было вокруг, чтобы утверждать это наверняка.
Буй представлял собой усеченный конус из красных металлических распорок с лампой на макушке. Вокруг основания конуса проходил выступ шириной в девять дюймов. Я дождался волны и втащил себя на выступ.
Это было замечательно. Некоторое время я наслаждался тем, что жив и выбрался из воды. Но ветер здесь дул очень сильно. Он швырял буй и разве что не при каждой волне захлестывал его водой. Красный свет пульсировал на моей промокшей одежде. Ветер выдувал из меня последние остатки тепла. Я стоял на выступе, стискивая руками распорки. Когда буй накренялся, я повисал на руках и сучил ногами, пытаясь зацепиться. Собирался полить дождь, и у меня не было перспективы удержаться.
Я услышал в воде какое-то постукивание, жужжание двигателя и поднял глаза. С наветренной стороны приближалось несколько навигационных огней: изумрудный — справа по борту, рубиновый — слева и белый — наверху. «Рыболовное судно», — подумалось мне.
Я видел крутую волну под его носом и гребень водяных брызг там, где она рассекалась. Кто-то непременно несет вахту там, наверху, в теплой рулевой рубке со стеклоочистительными щетками, радар и «Декка» светят в темноту своими зелеными отблесками, а снаружи висит на буйке паукообразная фигура, залитая красным светом.
Судно вышло на траверз, и буй поднялся на его волне. Оно скользнуло мимо, вспыхнув бортовыми иллюминаторами и ходовыми огнями. В тоне его двигателя я не уловил торможения. Я закричал, но мой крик оказался слабым, как «мяу» котенка.
Судно простучало мимо, направляясь к красным огням моста острова Ре.
Я перестал кричать и сосредоточился на том, чтобы удержаться. Я был слишком слаб даже для того, чтобы почувствовать себя несчастным.
Все шло именно так, как, несомненно, и рассчитывал господин Креспи.
Странные вещи стали происходить с моей памятью. Я увидел вереницу людей в порыжевших визитках и летних платьях, уже отслуживших свое, как на ирландской свадьбе; они отрекомендовывались мне, при этом касаясь меня рукой. Вместо того чтобы говорить: «Привет!», я говорил: «Прощайте». Там был и дядя Джеймс со своими выпученными глазами — он не пожелал коснуться моей руки. Все они закричали на меня, вся эта вереница. «Прощай» — не то слово, — вопили они. — Говори: «Привет!» — Это был удивительно сильный крик, переходящий в рев. И вдруг все смолкло...
В голове прояснилось. Там, в глубине, среди дождя, увидел я, светился огонек. Когда я последний раз осматривался, его там не было. Огонек был белым и горел высоко в воздухе. Не навигационный. Швартовочный. Но почему судно поставлено на якорь в проливе?
Огонек переместился. Стало быть, судно не стояло на якоре. Но тогда почему горит швартовочный огонь? И отчего такой грохот?
Волна накренила буй и с силой обрушилась мне в лицо. Когда я вновь обрел дар зрения, белый огонек высоко наверху приблизился. Ниже виднелся белый треугольник: парус. Расчехленный кливер, хлопающий на сильном ветру: слишком сильно расчехленный кливер для такого ветра. Кроваво-красный свет буйка пульсировал на волнах и корпусе судна, на топе мачты которого горел белый огонек. Свет буйка, подобно заходящему солнцу, отражался в полированном черном корпусе яхты так же, как когда-то отсвечивало закатное солнце в корпусе «Аркансьеля». Нет, не когда-то, а еще минувшим вечером.
Это и был «Аркансьель». Он медленно перемещался и собирался продрейфовать в двадцати футах от содрогающегося металлического буя, на котором я был распят. Порыв ветра взревел в такелаже, и грохотание кливера перешло в пулеметную трескотню. «Аркансьель» начал отворачивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101