Голос у Копосова — труба. И владел он им в совершенстве: команды подавал протяжно, тоном ровным, спокойным, без пережима:
— Бата-ррейя, равняйсь!
Солдаты рывком бросали головы в сторону правого плеча, так быстро и дружно, будто их сдувало порывом ветра. Любо-здорово видеть командирскому глазу такое однообразие. Но существовал еще и строгий старшинский принцип: «я не знаю, как должно быть, но вы всегда все делаете неправильно». Короче, если тебе подчиненные угодили с первого раза, то ты плохой командир. Копосов впитал в себя понимание этой истины с давних пор и традицию не нарушал никогда. Потому как ни старайся, с первого раза угодить ему никто не мог.
Едва солдаты выполняли команду за ней следовала другая:
— Отставить!
Копосов подавал ее спокойно, без раздражения. Больше того, он считал нужным тут же пояснить, почему и чем не доволен.
— Не слышу щелчка головы. — И тут же снова. — Рё-от-та, равняйсь!
Головы дружно поворачивались вправо, строй замирал.
— Смотри грудь четвертого человека! — Копосов наводил последний глянец на линейку строя. — И подбородочки выше. Так держать!
Строй звенел тишиной, как натянутая, но не тронутая рукой струна.
— Бат-таррейя, — команда подавалась пока еще все тем же спокойным голосом. И вдруг будто удар по большому барабану. — Смир-р-р-рна!
Строй вздрагивал и костенел.
Копосов слегка подгибал ноги, полуприседал у левого фланга, бросая взгляд вдоль линии сапог. И негромко шипел:
— И не ш-ш-шевелись!
Потом вставал ровно и еще тише с сивые усы, будто мурлыкая, произносил:
— И не ш-ш-шевелись, гавно такая…
«Гавно такая» произносилось не для того, чтобы обидеть и тем более оскорбить кого-то. Солдат лицо служивое, форму снимет — вообще гражданин демократического общества, оскорблять его никак нельзя.
«Гавно такая» — только для себя, для услады командирской души, чтобы себе самому показать, насколько точно он знает цену тем, кто служит под его началом. Чего они стоят без его команды. Не подай, и собьются в кучу, будут растерянно ходить диким стадом по плацу, автоматы у всех уже на другой день покроет ржавчина. При всей образованности некоторых солдат без умного руководства они тотчас постараются уподобится африканской птице страусу, которая даже с высоты своего полета не способна отыскать правильное направление в армейской действительности.
Возможность унизить человека, ткнуть его мордой в грязь, причем ткнуть так, чтобы все выглядело по-военному благопристойно — разве это не в кайф командиру, который и чувствует себя человеком, потому что может кого-то придавить, принизить своей властью.
Весь фокус такого командирского поведения в том, что система субординации отношения человека с человеком подменяет отношениями начальника с подчиненным.
Офицер, испытавший унижение от генерала и остро переживший попрание своего человеческого достоинства, способен тут же унизить сержанта или солдата, даже не задумываясь над тем, что и у тех есть чувство достоинства.
Впрочем, для системы воспитания, которая была долгие годы принята в нашем обществе в качестве эталона, это вполне естественно.
Вы когда-нибудь слыхали, чтобы к ученику первого класса нормальной российской учительница обратилась так:
— Вася Петров, вы готовы к ответу?
Нет, безусловно. «Вы» в обращении к первокласснику — это для нашей школы высшая ступень невозможного.
Также невозможно и то, чтобы ученик десятого выпускного класса вдруг бы заявил своему педагогу, учившему его несколько лет культуре общения:
— Прошу вас, Ольга Николаевна, мне не «тыкать».
Чего же тогда требовать от человека военного, да еще прошедшего горнило войны, будь она гражданской, советско-финской, отечественной или чеченской?
Хамство в армии — не болезнь, а родимое пятно, которое можно увидеть, но нельзя удалить оперативным путем.
Хамом, да еще каким, был возведенный в ранг единоличного спасителя Родины, Маршал Жуков, хотя об этом не прочтешь в «Житие Святого Георгия Победоносца», написанном Владимиром Карповым. Хамлюгой, да еще каким, был Маршал Еременко, на фронте позволявший себе не просто элоквенции, но и умевший огреть дубиной по спине офицера, чином до командира полка включительно. Дважды Герой Советского Союза Иса Плиев на фронте ходил, размахивая пистолетом. Угроза «Расстреляю!» была его главным аргументом в разговорах с нижестоящими командирами. Стоит ли удивляться, что позже, уже в мирное время Плиев взял на себя роль палача Новочеркасских рабочих, стяжав этим право на позор и забвение? Почему же иначе должен был вести себя с офицерами, оказавшимися под его командой, хотя бы и временно, генерал Москаленко?
— Етвою мать, генерал! Что вы там копаетесь?! Бегом ко мне!
Усиленный мощными репродукторами мат прогремел над полем Центрального аэродрома в Москве. Несколько тысяч участников парадной тренировки — от слушателей военных академий до суворовцев и нахимовцев — вздрогнули и замерли изумленно.
«Етвою мать, генерал!» — разнесшееся на всю округу, было адресовано Герою Советского Союза, начальнику военной академии имени Фрунзе генерал-полковнику Алексею Семеновичу Жадову, который в это время, придерживая рукой никелированные ножны офицерской шашки, приближался по вызову к машине командующего парадом…
Дело в том, что до приезда на тренировку министра обороны Маршала Жукова оставалось еще минут сорок и Москаленко, командовавший в его отсутствии войсками, решил прогнать перед трибуной пеший строй, для тренировки и собственного удовольствия. А удовольствие заключалось в том, что он изображал принимающего парад и заранее предупредил всех:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101