Или такой анекдот.
Парад на Красной площади в Москве. Мимо мавзолея прошли колонны военных академий и училищ, суворовцы и нахимовцы. Прокатились танки и артиллерия. Проехали ракеты оперативно-тактические и стратегического назначения. Наконец, завершая парад на площадь вышли строем пять прапорщиков.
— Это еще что за новость? — удивился американский военный атташе.
— Это секретное оружие Советского Союза, — объяснил ему немецкий дипломат. — Если русские сумеют заслать их в войска НАТО, они в два счета разворуют всю нашу технику, вооружение и боеприпасы. Воевать будет нечем.
Увы, на прапорщиков народная молва возвела поклеп. Несокрушимую и легендарную армию, поднявшую над собой российские знамена, разворовали и ободрали как липку ее славные, стоявшие вне подозрения военачальники — генералы и адмиралы.
Генерал армии Константин Кобец, призванный быть слугой царю и отцом — солдатам, при прокурорской проверке оказался крупным ворюгой.
Адмирал Хмельнов прославил воровством андреевский флаг российского военно-морского флота.
И несть счета такому ворью в больших погонах, поэтому постараюсь разговор о старшинах и прапорщиках повести в другом ключе.

* * *
Прапорщик построил роту и сообщает солдатам:
— У меня два известия: неприятное и приятное. Первое — мы идем в поход с полной выкладкой. Вам предстоит загрузить в вещмешки по двадцать килограммов песку. Второе уже приятное. Песку хватит всем.
ПЛАМЕННАЯ ЗАБОТА
Старшина Григорьев был человеком хозяйственным. Об имуществе батареи и его сохранности он проявлял неимоверную заботу.
Когда я принимал батарею, то решил проверить опись всего культимущества, которое стояло на учете. Зашли в каптерку. Там на крючьях, вделанных в стену, висели несколько балалаек и две гитары.
Я взял в руки балалайку и увидел, что верхняя часть грифа с колками для натягивания струн, аккуратно обломлена по месту склейки.
Взял другую — такой же дефект.
Взял гитару — то же самое.
— Никто не может починить? — спросил я Григорьева.
Тот сокрушенно вздохнул
— Попадает в чьи-то руки — чинят, но я вовремя успеваю ломать.
Не знаю, какое у меня было лицо, но я постарался не выказать особого удивления.
— И зачем?
— Растащат иначе имущество, товарищ старший лейтенант. Потом вынесут из батареи и не найдешь. А мы с вами — отвечаем за сохранность.
— На чем же солдаты играют?
— Тут у нас порядок. Кому надо играть, берут в других батареях. Так что без музыки не остаемся. Зато собственное имущество всегда в наличии…
Видели вы когда-нибудь проявление столь пламенной заботы? Вряд ли. И после этого беретесь говорить что старшины все только тащат?

* * *
Старшина выстроил новобранцев.
— Художники среди вас есть?
После некоторой заминки из строя отвечают:
— Есть…
— Выходи!
— Выходя трое.
— Отлично, художники! Возьмите в каптерке пилу, три топора и к обеду нарисуйте поленницу березовых дров.
АМНИСТИЯ
Стылый осенний ветер рвал красные флажки, отмечавшие линию огневого рубежа. Инспекторские стрельбы из личного оружия шли к концу и настроение комдива Седьмой кавалерийской генерал-майора Ягодина все больше портилось. «Тройка» по огневой подготовке дивизию не устраивала, а чтобы вытянуть общий балл на еще одну единицу вверх и сделать его твердо хорошим не хватало отличных оценок. Спасти положение могли по меньшей мере пятнадцать пятерок, только вот боевых резервов у командира уже не осталось.
— Что будем делать?
Ягодин посмотрел на офицеров ближайшего окружения, которые в той же мере, как и он сам ощущали приближение шторма, но не знали, что ему противопоставить.
Молчание и хмурые лица штабистов были лучшим свидетельством того, что выхода из сложившейся обстановки никто не видит.
И в самом деле, откуда взять полтора десятка «пятерок», если на огневом рубеже побывали практически все, кто на то имел право.
— Эх, — Ягодин обречено махнул рукой, — помощнички!
Так уж всегда бывает: если начальник не знает как поступить, то виноват в этом не он сам, а его окружение.
И вдруг взгляд генерала задержался на старшине комендантского взвода, который обслуживал стрельбы: готовил мишенное поле, стоял в оцеплении, следил за порядком на дороге, которая вела к стрельбищу.
— Старшина! — Ягодин поднял руку, привлекая к себе внимание. — Подойди ко мне.
Крупный широкоплечий сверхсрочник, перепоясанный ремнями с кавалерийской шашкой на боку, с обожженным и обветренным до цвета красного дерева лицом, гремя шпорами приблизился к генералу.
— Старшина Сараев по вашему приказанию прибыл!
— Вольно, вольно, — махнул рукой Ягодин, — давай без церемоний. Лучше скажи, где найти два десятка стрелков, которые еще не были на огневом рубеже?
— Это можно запросто, товарищ генерал. Надо гарнизонную губу потрясти…
Выход был настолько прост и очевиден, что офицеры штаба и политотдела буквально разинули рты: как же никто из них не подумал об арестантском резерве дивизии. Ведь он никогда нулевым не бывает.
— Манов! — Ягодин поднял пуку и дал отмашку. — Ко мне!
Комендант гарнизона подполковник Манов лихим чертом подбежал к комдиву, щелкнул шпорами и застыл столбом, высоко вздернув подбородок — не живой человек, а образцовая картинка и строевого устава.
Все знали — Манов был истым служакой: он шел по жизни, держась за устав, как за путеводную нить. Он знал наизусть множество сухих статей и положений, заключавших в себе тайну армейской службы и умел их трактовать с офицерской прямолинейностью. Например, в кругу своих собутыльников он мог задать вопрос: «Вот, если бы открыть в гарнизоне бардак, то сколько в нем должно быть женщин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101