Председательское место занимала первый секретарь райкома Ангелина Евгеньевна Кислюк. Она могла бы и не присутствовать на заседании, предоставив право вести его секретарю парткомиссии, но дела о моральном разложении коммунистов всегда таили в себе немало интересного, и пропустить такое шоу Кислюк позволить себе не могла.
Рыжова как подсудимого посадили в стороне от стола на отдельном стуле. На противоположной стороне партсудейского стола Рыжов заметил Тонечку Трескунову. Ее роль в этом деле стала ясна довольно быстро.
— В райком от беспартийной гражданки Трескуновой, — грудным высоким голосом объявила Кислюк, — поступило заявление о попытках начальника районного узла связи Василия Васильевича Рыжова, который, пользуясь служебным положением склонить ее к половому сожительству…
— У-у-у, — по комнате прошелся легкий гул неодобрения — аморальность обвиняемого обозначилась с бесспорной ясностью.
— Товарищ Трескунова, — предложила Кислюк Тонечке, — расскажите нам, как все было.
Тонечка встала, всхлипнула и вытерла глаза уголком косынки.
— Он пригласил меня к себе в кабинет. Там у него диван. И он, — Трескунова застеснялась, запнулась и заплакала. — И он…
— Что он? Ну…
Лицо Ангелины Кислюк, дамы лет сорока восьми, за неимением мужа тайно сожительствовавшей со своим райкомовским шофером, однако всегда принципиально разбиравшей персональные дела коммунистов и каравшей их за прегрешения, лучилось суровой доброжелательностью и откровенным женским любопытством. Щеки ее в предвкушении притока в кровь эндорфина, розовели.
— Он прижал меня к себе и стал раздевать.
— Как прижал?
Кислюк, давно пережившая годы репродуктивной деятельности, но не утратившая чувственности, пламенела от нездорового интереса к интимным подробностям случившегося.
— Так вот и прижал, — сказала Трескунова, — двумя руками.
— И стал раздевать?
Кислюк явно желала представить себе происходившее в самых малейших подробностях. Для того, чтобы вынести решение, и осудить моральную распущенность коммуниста Рыжова, надо было ясно и точно знать в чем эта распущенность проявлялась.
Рыжов оглядел внимательно членов парткомиссии. За столом, покрытым красной скатертью, сидели хмурые люди, обремененные собственными заботами и мало интересовавшиеся чужими бедами. Было видно, что мужики — а их в составе комиссии оказалось всего двое — смотрели на провинившегося исподлобья и явно осуждали его не столько за поведение — фронтовик вернулся в тыл без руки, холостой, почему не завести шашни, — сколько за то что даже такое простое дело надо делать с умом, и уметь не попадаться. А раз попался, припух, то и получи на всю катушку. Мораль надо блюсти, чтобы не возникало в обществе разговоров о непотребном облике коммуниста-руководителя.
Пять остальных членов комиссии — женщины — глядели на Рыжова суровыми прожигающими насквозь взглядами. И каждая думала, что окажись она на месте этой глупой свистушки Трескуновой, то ни за что и никогда не продала мужика, который ее попытался раздеть, в стремлении прижаться пупком к пупку. А раз он, дурак, и выбрал не ту, которую надо, поделом ему будет и строгий выговор.
— Что вы можете сказать в свое оправдание, товарищ Рыжов?
Кислюк лучилась светом высокой душевной чистоты и строгости.
— Хорошо, — Рыжов встал, здоровой рукой оправил гимнастерку, разгладил пустой рукав. — Перед лицом товарищей по партии я расскажу все. Как было. Да, товарищи, я виноват. Но в этом деле не все так просто как кажется. Поначалу я собирался запираться. При этом мной руководило только одно желание — защитить честь женщины. Именно Антонины Трескуновой. Но теперь я понял — она погрязла в болоте разврата, и ее надо спасать.
Рыжов понимал: в ситуации, когда ты абсолютно не виноват, только бессовестность, большая, чем у его противников; ложь, более беспардонная, нежели, та, которую только что выплеснули на него, могут стать его надежным щитом и оружием.
— Мы слушаем вас, — сказала Кислюк и ехидно скривила губы: мол, пой, пташечка, пой. Мы тебе все равно крылышки-то подрежем.
— Прошу меня простить, товарищи члены партийной комиссии. Я буду говорить прямо, как солдат. Я уже потерял руку в борьбе с заклятыми врагами нашей страны, но чести своей терять не намерен. Тем более, когда речь идет о крайне распущенной, падшей женщине. Я буду говорить, а вы смотрите на Антонину Трескунову. И увидите, что правда, которую я скажу, окажется ей не по душе…
— Говорите, говорите коммунист Рыжов. — Кислюк выдержала многозначительную паузу. — Пока коммунист. А мы уж сами разберемся, что к чему.
Секретарь райкома твердо держала штурвал разбирательства в своих руках.
«Милая фрау Эрика Бастиан, — подумал Рыжов, — жена побежденного врага, подруга победителя, выручай, как тогда, когда ты изобрела замечательную историю с кастрюлей!»
Рыжов скрыл улыбку. Он представил, как отвиснут челюсти, и округляться глаза у членов святой партийной инквизиции.
Рыжов сделал глубокий вдох, стараясь набрать побольше воздуха.
— Все началось так. Я пришел на работу поздним вечером. Надо было закончить квартальный отчет. Вошел в свой кабинет. Зажег настольную лампу. И вдруг дверь открылась. Я поднял глаза и увидел телеграфистку Трескунову. Она вошла, плотно закрыла за собой дверь и повернула ключ в замке…
Теперь в комнате заседаний воцарилась полнейшая тишина. Члены парткомиссии застыли, полные напряженного внимания. Все чувствовали — история, которую начал рассказывать Рыжов, пощекочет им нервы, даст пищу для суровых выводов, а это как никогда укрепит авторитет парткомиссии, которая строго борется за мораль коммунистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101