Крепко бил. Теперь он подчиняется.
— Вы понимаете, что сделали? Командир бьет подчиненного. Это преступление. За такое в трибунал отдают.
Рыгзенов рукавом вытер вспотевший лоб.
— Трибунал, однако, такое дело не станет брать. Свидетеля нету. Я скажу: сам упал. Очень крепко упал. Щеку царапал. Все болит. Слава богу, живой остался.
— А Цижипов разве не свидетель? Он ведь избит?
— Он не свидетель. Всегда скажет: сам упал. Все лицо разбил. Тело болит…
— Слава богу, живой остался, — добавил я. — Так?
— И то правда. Могло хуже быть.
— Разве врать хорошо?
— Зачем врать? Я отцу-командиру всю правду сказал. Честно, как есть. А трибунал — не мой командир. Ему много знать не надо.
Нехорошо это. На батарею ЧП записать могут. Зачем такое делать? Батарея у нас хорошая. Командир хороший.
— Хитрите?
— Нет, говорю как подумал.
— Слушайте, Рыгзенов, вы не ребенок. Должны понимать, как называется, если командир бьет подчиненного.
— Я знаю, как называется. Рукоприложение. Только и он меня бил. Оба дрались.
— Видите, еще хуже! Солдат бил сержанта.
— Зачем хуже? Мы дрались добровольно. Для выяснения себя. Оба дрались.
— Как это «для выяснения себя»? Будьте добры, объясните.
— Простой вопрос. У нас в аиле Цижипов был самый сильный парнишка. У него кулаки, как молоток. Всех себе подчинял. Его не послушай — по шее получишь. Раз! И готово. Сразу будешь подчиняться. Я тоже там ему подчинялся.
— Почему?
— Как не понимаете! Потому что он самый сильный был. Любой парень заломать мог.
— У вас что, в аиле такой порядок?
— Так точно, тахой.
— Значит, и председателю ваши колхозники без драки не подчинялись?
Рыгзенов взглянул на меня с нескрываемой иронией.
— Как можно так говорить? У нашего председателя авторитет большой. Попробуй подерись! Он барана поднимет и целый день нести будет. Здоровый мужчина. Как медведь, однако.
— Значит, Цижипов вам не подчинялся, потому что считал вас не командиром, а аильским парнишкой?
— Так точно, — заулыбался Рыгзеаов, довольный тем, что наконец-то пробил бестолковость старшего лейтенанта и тот начинает понимать житейскую мудрость по жизни, а не по уставам. — Так точно!
— Почему же он подчиняется мне, старшине, другим офицерам?
— Вы просто не наши люди. То есть наши, но не из аила. Мне ему гордость не позволяла подчиняться.
— Доложили бы. Мы бы его в другой взвод перевели.
— Зачем перевели? Мой солдат — я сам должен его воспитывать.
— И затеяли драку?
— Так точно.
— Но он же сильнее вас. Понимаете, на что шли? Если бы он вас победил, что тогда было делать? Цижипова ставить сержантом, Рыгзенова — ефрейтором?
— Товарищ старший лейтенант, он никак победить меня не мог. Он, конечно, сильный. А я — начальник. У него только сила. У меня сила и командирский авторитет. — Последние слова он ввернул так ловко, что я опешил.
— Как понять авторитет?
— Просто понять. Я бы умер, но не сдался. Меня командиром назначили, надо делом оправдывать. У Цижипова ни за что силы нет мой командирский авторитет победить. Ни за что.
— Что ж, теперь так и будете каждый день авторитет утверждать кулаками?
— Нет, теперь все. Он будет мне подчиняться беспрекословно. Как по уставу полагается.
— Ладно, — сказал я, видя, что пробить словами что-либо в обороне Рыгзенова невозможно. — Я подумаю, как быть. А теперь зовите Цижипова.
Ефрейтора долго ждать не пришлось. Он явился расписанный во все цвета, как хохломская ложка.
— Дрались? — спросил я. — С командиром дрались? Так?
— Как дрался?! — Цижипов буквально кипел возмущением. — Я разве под суд хочу? Разве мне трибунал надо? Командир — мой начальник. Он закон для подчиненного. Я этот закон беспрекословно, точно и в срок исполняю. Как можно драться?
— Ладно, Цижипов, перестаньте Ваньку валять. Если не дрались, откуда эти синяки? И на руки посмотрите…
— Руки? — Он покрутил кистями, разглядывая их. — Это я упал. Шел и упал.
— Хватит. Вы понимаете, что совершили преступление? И свидетели есть. Драка с командиром — подсудное дело.
И тут солдат изменил тактику.
— Я не дрался с командиром, товарищ старший лейтенант. Я дрался со своим другом. Он мне друг, я ему.. '
— Значит, все-таки дрались. А с кем и как — пусть решают юристы.
— Так нельзя, товарищ старший лейтенант, — сказал Цижипов убежденно. — Юристы — плохие люди. К ним обращаться нельзя. Это непростительно.
— Что значит «непростительно»?
— Батарея у нас хорошая. Все солдаты командирам подчиняются. Пусть один Цижипов плохой. Причем целый взвод? Причем батарея? Причем дивизион? Они что, тоже теперь плохими будут? Это пятно на всю дивизию. На всю армию. Юристы все сделают несправедливо. И потом, товарищ старший лейтенант, когда я дрался, то только для порядка.
— Это что-то новенькое. Как же порядок зависит от драки?
— Могу объяснить. Вот вернусь домой, ребята скажут: как ты, такой сильный, Рыгзенову подчинялся? А я ответ: он меня сломал. Силой взял. И все поймут — дело честное было.
— Ладно, Цижипов, кончим. Теперь дайте слово, что больше никаких драк. Никогда. Иначе все старое встанет вам в строку и будет плохо.
— Зачем мне будет плохо? Зачем слово? — удивленно спросил ефрейтор. — Какое слово? Я присягу давал подчиняться своим командирам. И выполняю обязанность. Приказ командира для меня закон. Все равно кто приказал — наш комбат, наш комвзвод или наш командир орудия товарищ Рыгзенов…
Согрешил я тогда. Оставил проступок без всяких последствий. Но разве не пользы для?
В советское время старшины и прапорщики были любимыми героями армейских частушек и анекдотов.
Я любила лейтенанта,
Я любила старшину,
Лейтенанта за погоны,
Старшину — за ветчину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101