Стыдно признаться, но я не помню ни его имени, ни отчества. Впрочем, не помню — это слишком дипломатично. Куда точнее сказать: не знаю. Отношения слушателей к преподавателям академии, где я учился, строились на строгой субординации. Мы обращались к старшим только по званию. И только в расписании занятий указывались фамилии лекторов и руководителей семинаров. Так и закрепилось в памяти: полковник Русанов. Полковник Строков… Последний со временем стал генералом, членом-корреспондентом Академии наук, но и сейчас в разговорах однокашников фигурирует всего как полковник Строков.
Даже личности яркие, незабываемые, вроде генерала Архангельского, в памяти закреплены лишь двумя координатами — званием и фамилией.
Именно так обстояло дело и с Русановым, преподавателем тактики. Он запомнился как человек интересный, незаурядный. Это был офицер настоящего боевого закала, высокой культуры и большой требовательности. Оставаясь всегда начальником и преподавателем, он умел держаться со слушателями на равных, как уважающий их сослуживец.
Жизнь, прожитая Русановым, давала ему неоспоримое право на то, чтобы учить других. Перед революцией он служил в царской армии и командовал артиллерийской батареей. Сразу же после революции солдаты на общем собрании единогласно подтвердили его командирское право. В годы Великой Отечественной войны Русанов был офицером-направленцем при Ставке Верховного Главнокомандования.
Однажды в перерыве между занятиями, не помню уж как, зашел разговор о продвижении офицеров по службе в дни войны и мира. Русанов тогда высказал очень интересную мысль.
— Хотим мы того или нет, — сказал он, — но в мирное время чаще всего вверх, идет кто удобнее. Между тем, опираться можно только на то, что оказывает сопротивление. Хворостинка — не опора… Бойтесь, товарищи, удобных подчиненных…
Завязался спор. Стали выяснять, что такое командирская самостоятельность. «А это, — сказал Русанов, — в первую очередь умение дорожить собственным мнением. Дважды Сталин удалял Рокоссовского из зала заседаний Ставки, когда тот предложил план, который не совпадал со взглядами Верховного. И все же, возвращаясь, Рокоссовский стоял на своем. В конце концов Ставка приняла его план. Наполеон Бонапарт, человек крутой и решительный, однажды признался, что входит на заседания военного совета как в клетку со львами. И это не было преувеличением. Французскую армию — ее дивизии и корпуса — вели люди резкие, самостоятельные. Их было много. Всех и не упомнишь. Массена, Ланн, Бертье, Ней, Мюрат, Даву, Удино, Сульт, Ожеро… Все они признавали главенство Наполеона, но в то же время имели собственное мнение, умели его высказывать и отстаивать. Известен такой факт. После торжественного богослужения в честь императора Бонапарта тот спросил Ожеро, понравилась ли ему церемония. „Очень, — ответил генерал. — Жаль, на ней не присутствовали те сто тысяч погибших за то, чтобы таких церемоний не было“. Ответ, похожий на пощечину, прозвучал в присутствии множества свидетелей. И Наполеон вынужден был смолчать. Столь же резко высказывал Бонапарту свое мнение генерал Ланн. Тем не менее оба — Ожеро и Ланн командовали корпусами. Впрочем, не стоит идеализировать Бонапарта. Не вел бы он войны, уверен; на дивизии и корпуса быстро выдвинул людей, которым нравились церемонии в честь императора…
И вот, годы спустя, как иллюстрация к давнему разговору с преподавателем академии прозвучали слова генерала армии: «Знаешь, что самое опасное для армии в мирное время?» Было над чем задуматься…
Ровно в назначенный срок учения начались. С севера и с юга на больших скоростях рванулись навстречу друг другу танковые колонны — 19-й и 21-й танковых дивизий.
— На первую точку, — приказал командующий.
Колонна штабных машин, кружа по лесным дорогам, из района сосредоточения 21-й покатила к высоте, где был оборудован наблюдательный пункт руководства учениями.
На плоской вершине крутой каменистой горы саперы соорудили вышку со смотровой площадкой, на которой стояли стереотрубы. Однако командующий не стал подниматься на вышку. С земли долина также хорошо просматривалась на многие километры.
Ждать пришлось недолго. С севера к полигону уже приближалось облако пыли.
— Девятнадцатая, — по-суфлерски подсказал из-за плеча командующего знакомый уже полковник. — Двадцать первая запаздывает.
Ему, должно быть, очень хотелось, чтобы учение прошло по плану и события развернулись буквально напротив вышки командования.
Головная походная застава 19-й неумолимо приближалась. Уже невооруженным глазом стали хорошо различаться тяжелые приземистые машины, таранно мчавшиеся по долине.
— Ах, опаздывают! — не скрывая раздражения, повторял полковник, имея в виду 21-ю. — Безбожно опаздывают. По два «д» у каждого комбата, а точности ни на грош!
Головная застава 19-й прокатилась мимо командного пункта. За ней шла более мощная группа машин — авангард.
Полковник кипел, а командующий спокойно прохаживался у края обрыва. Его молчание полковник воспринимал как немой укор и свирепел еще больше,
Но вот, когда авангард 19-й вышел на линию вышки, когда уже всем стало казаться, что 21-я не уложилась в расчетное время, внизу, под каменистым крутым склоном ухнул оглушительный залп. Стая диких сизых голубей перепугано взметнулась над горой. Многие наблюдавшие за учением от неожиданности вздрогнули. И все вдруг увидели то, чего почему-то не замечали раньше: внизу, у подошвы горы, среди колючего кустарника стояли танки.
Грянул новый залп, и снизу дохнуло острым запахом горелого пироксилина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101