Ц передаст сигареты и баланду, а теперь лицо его
выражало только облегчение. Такую смену выражений я давно заметил у блат
ных Ц вот он чего-то добивается, клянется, называет тебя другом, а вот заб
рал, почти отнял то, что ему нужно, и все! Сразу теряет к тебе интерес. С само
го начала я этого боялся, а вот не удержался, не смог.
Парикмахер проследил, чтобы мы с Валькой намазали дезинфекционной жидк
остью голову, подмышки, и отправил нас под душ. Но задержаться под душем не
дал. Едва я пристроился под струей, как она прекратилась. Валька стал прос
ить еще, и банщик-парикмахер, объясняя, что это почему-то нельзя, запрещен
о, включил на несколько секунд холодную воду. Голые и полуобмывшиеся, мы с
идели в предбаннике, ждали, когда нам дадут одежду. Парикмахер сметал вол
осы, и я ему сказал:
Ц А сигареты?
Он сунул мне что-то завернутое в папиросную бумагу.
Ц Одну за две пайки!
Он оглянулся на дверь и приложил палец к губам, а я осторожно, чтобы почувс
твовать табак, размял сигарету. Это была не сигарета. В папиросной бумаге
была вата.
Принесли наши вещи, вошел переводчик, и парихмахер сказал мне быстро:
Ц Прима табак!
В лагере я испытывал чувство, которое и с голодом не сравнишь,Ц мне нужен
был старший. И пусть бы посылал меня: «Сбегай туда, принеси то». Лишь бы он о
днажды сказал: «Будем переходить в новый барак Ц ляжешь рядом». За это «л
яжешь рядом» я бы вдребезги разбился. И про эту дурацкую сигарету я подум
ал: может, это особая проникотиненная вата, немцы Ц мастера на всякие эрз
ацы. И снова я натягивал на себя кальсоны, рубашки Ц одежду нам принесли и
бросили на пол, а мы доставали ее из этой продезинфицированной кучи и над
евали, еще теплую и чем-то воняющую, на себя.
И опять переводчик повел нас за собой. Он шел, аккуратно цокая подковками
по металлическим ступеням, пересмеиваясь с охранниками, которые стояли
на каждом этаже. Такого здания мне не приходилось видеть. Мы спускались н
а дно колодца по лестницам-трапам, навешанным на одну жилую стену. Против
оположная кирпичная стена была глухой. Двери камер выходили на лестничн
ые площадки, а между лестничными площадками и кирпичной стеной Ц она бы
ла даже не оштукатурена Ц было пустое пространство. Оно-то и образовыва
ло колодец.
ОткудаЦ то проникал дневной свет, он смешивался с электрическим, и элек
трический пересиливал. Свет почти не отбрасывал теней, потому что нечему
было отбрасывать тени. Лестницы мне запомнились черными, металлическим
и. Оттого, что они были навесными, под ними очень чувствовались глубина и п
устота. Я уже так давно начал валяться на полу товарного вагона, на лагерн
ых нарах, так давно замял и испачкал свою одежду (я ведь и работал в тех же б
рюках и в том же пальто), что почти физически ощущал тюремную чистоту. Нас
должны были запереть в одной из камер, и я даже хотел, чтобы нас заперли и о
ставили одних. Из тюрьмы на работу не гоняют, и поэтому тюрьма не казалась
мне страшнее лагеря. Правда, я и опасался остаться в одиночестве, потому ч
то был голоден. Третью пайку я съел, чтобы и ее не отняли. Как и Валька, я с са
мого начала в тюрьме тревожился за свой хлеб. Но три пайки создавали ощущ
ение защищенности. Я их чувствовал у себя под рукой и мог думать, что одну
съем сегодня, а у меня еще останется целых две. Ради этого я шел на риск, гол
одал, переносил сроки -оттягивал время, когда я эти пайки начну есть. Тепе
рь, без хлеба, я был совсем один в этой тюрьме. Даже страх перед побоями не о
твлекал меня. И вот глазами, уже привыкшими искать хоть что-то похожее на
пищу, я смотрел на сквозящие металлические ступени, на серую жилую стену,
на красный кирпич глухой (оттого, что стена не оштукатурена, казалось, что
ты как бы на улице) и чувствовал, что в этой чистоте нет еды. Я смотрел на вес
елого переводчика и удивлялся Ц что он ест! Вот эта мысль, что в Германии
и для немцев мало еды, меня очень занимала.
Мы спустились ниже надземных этажей тюрьмы, и я понял, что камеры с окнами
не для нас. Под самой нижней навесной лестницей, на дне колодца, переводчи
к щелкнул выключателем и привел нас к низенькой двери. Он открыл дверь, и я
увидел за ней темноту.
Ц Принимайте новеньких! Ц весело крикнул он.
Из темноты сказали:
Ц Некуда.
Ц Давай, давай,Ц подтолкнул нас переводчик.
И я вошел вслед за Валькой. Темнота была не абсолютной Ц в камере горела о
чень слабая лампочка, просто тлел электрический волосок. Рядом со мной
Ц потому что все здесь было рядом Ц стояла параша, похожая на термос, в к
отором в лагере носили баланду. С нар предупреждающе сказали:
Ц Камера на четверых, а лежат двенадцать.
Ц Некуда их! Ц сказал кто-то раздраженный. Ц Пусть стучат, пусть зовут
переводчика!
КтоЦ то пожалел нас:
Ц Изобьют, и всё.
Но раздраженный сказал без всякой жалости:
Ц В тюрьму сами приходят!
Валька всхлипывал, и его в конце концов позвали. А мне сказали:
Ц Садись на парашу.
Не помню уж, сколько я простоял, пока на нарах не начали двигаться, шевелит
ься, и я втиснулся в эту груду пиджаков и пальто, от которых мне запахло че
м-то родственным. Лежали на досках, под голову пристраивали шапку, кулак и
ли предплечье. Как только я устроился, нас спросили Ц давно собирались:

Ц Закурить не пронесли?
Я показал сигарету, которую мне дал парикмахер, сказал, как ее получил.
Ц Может, проникотиненная вата?
На сигарету приподнялись все. Кто-то, к моему удивлению Ц всех ведь обыск
ивали! Ц протянул мне затлевший трут. Сигарета не сразу загорелась, пото
м вата вспыхнула, и легкие резануло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19