И хоть бы ловкости прибавлялось от четырнад
цатичасовой работы! Бьешься с этой лопатой, упираешь ее в живот, а она стан
овится все тяжелей. Наконец вагонетка полна, мы упираемся в нее изо всех с
ил Ц надо сдвинуть ее с места и вкатить на взгорок. Тяжело, но какая-то пер
емена. Развернули вагонетку на ржавом поворотном круге, довезли, сдержив
ая, до обрыва, опрокинули, вычистили лопатой налипшее и катим пустую
назад. И это опять перемена в вашем тяжелом дне. На дожде мы промокли, и в ко
торый раз переход под землю покажется нам переходом в тепло. В первый же д
ень я узнал, что перемены тяжелого Ц все наши возможности.
Ц Шеп, шепЦ подгоняет нас фоарбайтер Пауль.
Ц Давай лопатой!
Он стоит за нашими спинами. Но страшно даже не это. Страшно то, что куча пор
оды с этой стороны вагонетки, где работает мой напарник Андрий, убывает б
ыстрее, чем с моей. Андрию лет двадцать, он глуховат. Голову держит набок и
смотрит уклоняющимся, смущающимся взглядом. Этот смущающийся, уклоняющ
ийся взгляд мне долго был ненавистен. Андрий втягивал меня в гонку, котор
ой мне было не выдержать и минуты. Шеп, шеп Ц относилось только ко мне.
Ц Выслуживаешься, гад! Ц говорил я ему в отчаянии. Но он не слышал и не за
мечал, что я ему говорю. Я видел его уклоняющийся взгляд и думал, что он при
творяется глухим. Однажды Пауль ударил меня, и Андрий понял. Сказал мне св
оим гнусавым голосом, которого он сам не слышал:
Ц Я не могу не работать.
И показал на подземелье и на все вокруг. Сказал с отчаянием. Взгляд его ста
л еще более уклоняющимся. Он действительно был будто приспособлен к этой
лопате с короткой ручкой, будто всю жизнь работал ею в этой темноте и тесн
оте, так точно упирал ее в породу, так ловко подхватывал на колено, не цепл
яя рукояткой стену. Даже большие куски породы он брал не руками, как я, а то
же подхватывал их на лопату и, откидываясь назад, бросал в вагонетку. Он ст
ал теперь, когда Пауль уходил, работать с моей стороны. Должно быть, в детс
тве Андрия дразнили за глухоту и гнусавость. Ему и сейчас требовались бо
льшие усилия, чтобы произнести слово. Молча он мне показывал, чтобы я пост
оронился, и куча породы, в которую я беспорядочно тыкал лопатой, начинала
ровно убывать, а пол перед нею очищался. Но Пауль был проницателен и почти
сразу же засек нас. С тех пор жизнь моя в подземелье стала еще страшней.
Фоарбайтер Ц всего лишь старый рабочий. Все немцы-рабочие на фабрике и в
подземелье ходили в спецовках. Пауля мы узнавали по светлому пальто. В се
ром подземном тумане, тускло освещенном как бы отсыревшим электричеств
ом, появлялось медлительное светлое пятно Ц это, стараясь не поскользну
ться, не сбить себе ногу и не выпачкаться, шел к нам Пауль. Медлительность
его была еще и от болезненности. Пауль не мог работать физически. У него бы
л туберкулез, кожа на выпирающих скулах и висках была пергаментной и пот
ной, а смотрел он на нас так беспокойно и подозрительно, словно знал, что м
ы все ждем его смерти. Он хвастал, что мог бы не работать совсем, но трудитс
я добровольно. Мою физическую слабость и неприспособленность он оценил
сразу, и его «шеп, шеп!» я слышал постоянно. Прежде чем подойти к нам, он подо
лгу стоял за поворотом подземелья Ц слушал, как часто ударяется порода
о металлические борта вагонетки. На слух определял, с каким усердием мы р
аботаем и кто кидает чаще, Андрий или я. Он специально, я думаю, разъярял се
бя, чтобы подойти кричащим и грозным. Пытался из-за вагонетки достать мен
я кулаком или ткнуть палкой. Потом стоял за нашими спинами в светлом паль
то и кашне, которые, конечно, не грели его, дышал подземным туманом. Этот по
дземный туман должен был убивать его, но он не уходил. При нас он старался
не обнаружить свою физическую слабость Ц не кашлял, не задыхался. Но чер
ез некоторое время подземная сырость так пропитывала и раздражала его в
оспаленные легкие, что, стоя на месте, он начинал часто дышать, откашливат
ься и булькать. В эти минуты он становился особенно злобным и придирчивы
м. Часто вытирал лоб платком, как будто туман, набившийся в его легкие, про
ступал сквозь кожу. Эта потливость на холоде поражала меня. Я долго не мог
понять, как это можно потеть в этой ледяной сырости. Потом мне объяснили, ч
то Пауль болен. Сам я досмотрелся, что нелепое в этой постоянной рабочей г
рязи светлое пальто Пауля уже старо, покрыто пятнами, которые, наверно, тщ
ательно выводились авиационным бензином. И я неожиданно понял Ц неожид
анно, потому что я уже не мог думать о немцах как о людях,Ц что Пауль Ц бед
ный и жалкий человек. Это не сделало его ближе, напротив, я стал испытывать
к нему гадливость. Я видел, что в ярость он приходит так же часто, как и смущ
ается. Раздражительность Пауля постоянно подогревалась его слабостью.
Гадливость обострила мою мстительную проницательность. Этот невысокий
, смертельно больной человек из маленького немецкого городка не только с
самоубийственной страстью выполнял свой долг Ц следил за тем, чтобы мы
не уклонялись от работы,Ц но и страдал оттого, что мы видим его бедность и
слабость. В этой войне, где убивали так много людей, даже наши лагерные ша
нсы были выше, чем его. Мне казалось, что я мог точно указать момент, когда л
ицо Пауля серело от этой мысли. О болезнях я тогда еще мало знал, и потливо
сть Пауля на холоде продолжала меня поражать. Когда он стоял за нашими сп
инами, мне казалось, что потливым, болезненным становится сам туман в под
земелье.
Но все же в подземелье было два входа, на поверхности работал компрессор,
и Пауль вынужден был ходить туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19